Олвин повернулся спиной к миру Зазеркалья и оказался лицом к лицу с непрошеным гостем. Но прежде чем он успел раскрыть рот, тот уже обратился к нему:
— Насколько я понимаю, ты Олвин. Когда я обнаружил, что сюда кто-то приходит, мне следовало бы сразу же догадаться…
Замечание это, несомненно, было сделано без всякого намерения обидеть, это была просто констатация факта, и Олвин так его и воспринял. Он не удивился тому, что его узнали: нравилось ему это или нет, но уже сам факт его непохожести на других, его еще не раскрывшиеся, но уже прозреваемые возможности делали его известным каждому в городе.
— Я — Хедрон, — сказал незнакомец, словно бы это все объясняло. — Они называют меня Шутом.
Олвин непонимающе смотрел на него, и Хедрон пожал плечами с насмешливой покорностью:
— Вот она, слава! Хотя… ты еще юн, и жизнь пока не выкидывала с тобой никаких своих штучек. Твое невежество извинительно.
Он был какой-то приятно-необычный, этот Хедрон. Олвин порылся в памяти, пытаясь отыскать значение странного слова «шут». Оно будило какие-то туманные воспоминания, но он никак не мог сообразить — какие именно. В сложной общественной жизни Диаспара в ходу было множество всяких титулов и прозвищ, и, чтобы выучить их все, требовалось прожить целую жизнь.
— И часто ты приходишь сюда? — немного ревниво спросил Олвин.
Он уже как-то привык считать башню Лоранна своей собственностью и теперь испытывал нечто вроде раздражения оттого, что ее чудеса оказались известны кому-то еще. Интересно, подумал он, выглядывал ли когда-нибудь Хедрон в пустыню, видел ли он, как звезды скатываются за западный край земли?
— Нет, — ответил Хедрон, уловив эти его невысказанные мысли. — Я не был здесь прежде ни разу. Но мне доставляет удовольствие узнавать о всякого рода необычных происшествиях в городе, а с тех пор как некто посещал башню Лоранна, прошло уже очень много времени.
Олвин мимолетно подивился, откуда Хедрон мог узнать о его предыдущих визитах сюда, но быстро оставил эту тему. Диаспар был полон ушей и глаз, а также других, куда более тонких органов восприятия, которые информировали город обо всем, что происходило в его стенах. И если кому-то очень уж приспичило, он, без сомнения, мог найти способ подсоединиться к соответствующим каналам информации.
— Даже если это и необычно, чтобы кто-то приходил сюда, — проговорил Олвин, словно бы защищаясь, — почему это должно тебя интересовать?
— Потому что все необычное в Диаспаре — это моя прерогатива, — ответил Хедрон. — Я обратил на тебя внимание еще очень давно и знал, что нам однажды предстоит встретиться. Я ведь тоже — на свой лад — единственный в своем роде. О, совсем не в том смысле, в каком ты! — я тысячу раз выходил из Зала Творения. Но когда-то давно, в самом начале, меня определили на роль Шута, а в каждый настоящий момент в Диаспаре живет только один Шут. Многие, впрочем, полагают, что и одного-то слишком много.
В голосе Хедрона звучала ирония, удивлявшая Олвина. Было не в лучших манерах задавать прямые личные вопросы, но, в конце концов, Хедрон сам затеял весь этот разговор.
— Прошу простить мне мое невежество, — сказал Олвин, — но что это такое — «Шут» и что он делает?
— Ты спросил — «что?», поэтому я начну с ответа на вопрос — «почему?», — ответил Хедрон. — История эта довольно длинная, но мне представляется, что тебе будет интересно.
— Мне все интересно, — отозвался Олвин, и это была достаточно полная правда.
— Превосходно! Так вот, те люди — если они были людьми, в чем я порой сильно сомневаюсь, — которые создали Диаспар, должны были решить невероятно сложную проблему. Диаспар — это не просто машина. Ты знаешь — это живой организм, да еще и бессмертный к тому же. Мы настолько привыкли к нашему обществу, что и представить себе не можем, каким странным показалось бы оно нашим первым предкам. У нас здесь маленький, закрытый мирок, никогда ни в чем не меняющийся, за исключением разве что незначительных деталей, совершенно стабильный — от века к веку. Он, возможно, существует дольше, чем длилась вся человеческая история до него, — и тем не менее в той истории человечества насчитывалось, как принято думать, бесчисленное множество тысяч отдельных культур и цивилизаций, которые какое-то время держались, а затем исчезали без следа. Так как же, спрашивается, Диаспар достиг этой своей исключительной стабильности?
Олвину странно было, что кто-то может задаваться столь элементарным вопросом, и его надежды узнать что-нибудь новенькое стали тускнеть.
— Благодаря Хранилищам Памяти, естественно, — ответил он. — Диаспар всегда состоит из одних и тех же людей, хотя их сочетания изменяются по мере того, как создаются или уничтожаются их физические оболочки.
Хедрон покачал головой.
— Это всего лишь очень и очень незначительная часть ответа. С теми же точно людьми можно построить множество модификаций общества. Я не могу этого доказать — у меня нет прямых свидетельств этому, — но я все-таки убежден, что так оно и есть. Создатели нашего города не только строго определили число его обитателей, они еще и установили законы, руководящие нашим поведением. Мы едва ли отдаем себе отчет в том, что эти законы существуют, но мы им повинуемся. Диаспар — это замерзшая культура, которая не в состоянии выйти за свои весьма узкие рамки. В Хранилищах Памяти помимо матриц наших тел и личностей содержится еще так много всего другого… Они хранят формулу самого города, удерживая каждый его атом точно на своем месте, несмотря на все изменения, которые может принести время. Взгляни, к примеру, на этот пол: его настелили миллионы лет назад, и по нему с тех пор прошло бессчетное число ног. А видишь ли ты хоть какие-нибудь следы износа? Незащищенное вещество, как бы прочно оно ни было, уже давным-давно было бы истоптано в пыль. Но до тех пор, пока есть энергия, поддерживающая функционирование Хранилищ Памяти, и до тех пор, пока собранные в них матрицы контролируют структуру города, физическое состояние Диаспара не изменится ни на йоту.
— Но ведь были же и некоторые изменения, — возразил Олвин. — С тех пор как город был построен, многие здания снесли, а на их месте возвели новые.
— Да, конечно, — но только в результате стирания информации, содержащейся в Хранилищах Памяти, и замещения ее новыми формулами… Как бы там ни было, я упомянул об этом просто в качестве примера работы механизма, с помощью которого город сохраняет свой физический облик. Мне же хочется подчеркнуть, что в то же самое время есть и механизмы, которые сохраняют нашу социальную структуру. Они следят за малейшими изменениями и исправляют их, прежде чем те станут слишком уж заметными. Как это делается? Не знаю — возможно, путем отбора тех, кто выходит из Зала Творения. А может быть, что-то перестраивают матрицы наших индивидуальностей. Мы склонны полагать, что обладаем свободой воли, но можем ли мы быть в этом уверены?
В любом случае эта проблема была решена. Диаспар выжил и благополучно движется от столетия к столетию, подобно гигантскому кораблю, грузом которого являются все и всё, что осталось от человеческой расы. Это выдающееся достижение социальной инженерии, хотя стоило ли всем этим заниматься — совсем другой вопрос.
