Не исключено, что намерения короля и впрямь были кощунственными: с некоторых пор Паравана подпал под влияние бродячих проповедников — свами и отвернулся от истинной буддийской веры. И хотя принц Калидаса был еще слишком мал для того, чтобы принимать участие в религиозном споре, ненависть монахов обратилась в первую очередь на него. Так началась междоусобица, которая спустя годы буквально разодрала королевство на части.
Как и многие утверждения древнейших летописей Тап-робана, рассказ о Ханумане и юном принце Калидасе в течение двух тысячелетий оставался лишь трогательной, но ничем не подкрепленной легендой. Однако в 2015 году группа археологов из Гарвардского университета откопала в саду старого Ранапурского дворца фундамент маленькой часовни. Сама часовня была, видимо, умышленно разрушена — даже каменная кладка стен исчезла без следа.
Усыпальница, врезанная, как водится, в фундамент, оказалась пустой, ее разграбили много веков назад. Но у исследователей XXI века были инструменты, о каких и не мечтали стародавние охотники за сокровищами, и нейтринная съемка обнаружила вторую усыпальницу, расположенную гораздо глубже первой. Верхняя усыпальница оказалась фиктивной, и она успешно выполнила свою задачу. Благодаря этому нижняя усыпальница донесла до нас сквозь столетия все, что доверили ей любовь и ненависть, — сегодня находка хранится в Ранапурском музее…»
Морган всегда считал себя — и не без оснований — человеком практичным и отнюдь не сентиментальным, умеющим сдерживать эмоции. И вдруг, к немалому своему смущению — оставалось лишь уповать на то, что соседи ничего не заметили, — почувствовал, как на глаза навернулись слезы. «Ну не смешно ли, — досадовал он на себя, — чтобы слащавая музыка и слезливая сказочка так растрогали вполне разумного человека! Вот уж не поверил бы, что способен заплакать при виде какой-то детской игрушки…»
Но тут словно вспышка молнии озарила дальний уголок памяти, хранивший впечатления более чем сорокалетней давности, и он понял причину своих слез. Он будто вновь увидел свой любимый змей то планирующим, то парящим над просторами парка в Сиднее — в этом парке он провел немалую часть детства. Будто вновь ощутил, как греет солнце, как ветерок ласкает загорелую спину… Потом вероломный ветерок внезапно спал, змей устремился к земле и запутался в ветвях исполинского дуба, который был едва ли не старше, чем земля, где он вырос. Пытаясь освободить змея, Морган рванул бечевку — и получил первый урок по сопротивлению материалов, жестокий урок, запомнившийся ему на всю жизнь.
Бечевка лопнула в том самом месте, где зацепилась за кору, и змей, кувыркаясь, взвился в летнее небо. Как только он опять стал терять высоту, Морган бросился за ним вдогонку, надеясь, что змей приземлится на суше; но предатель ветер не прислушался к молитвам мальчика.
Долгие, долгие минуты он стоял, давясь рыданиями, в бессилии глядя, как разбухший, бесформенный змей, словно потерявший мачту парусник, относило из гавани в открытое море. Наконец змей исчез вдали — и это была первая из тех маленьких трагедий, которые шлифуют характер мужчины, даже если он и не помнит о них.
Но ведь игрушка, утраченная Морганом, была неодушевленной, и рыдал он тогда скорее с досады, чем с горя. Принц Калидаса пережил куда большие муки. В золотой тележке, и сегодня выглядевшей так, будто она только что вышла из мастерской ремесленника, белела горстка тоненьких косточек.
Морган невольно пропустил какие-то повороты сюжета; когда зрение его вновь прояснилось, с первой ссоры двух принцев миновало добрых десять лет, семейная распря была в разгаре, и он не сразу мог разобраться, кто кого убивает и зачем. Но вот воюющие армии опустили мечи, был нанесен последний удар кинжала, принц Мальгара и королева-мать бежали в Индию, и Калидаса садится на трон, попутно заточив в тюрьму собственного отца.
Разумеется, самодержец не остановился бы и перед тем, чтобы обезглавить Паравану, о сыновних чувствах не могло быть и речи, однако он верил, что старый король припрятал сокровища, предназначенные Малы аре. Пока эта вера не иссякла, Паравана мог не опасаться за свою жизнь, но в конце концов от обмана он просто устал.
— Я покажу тебе мое истинное богатство, — сказал он сыну. — Дай мне колесницу и сопровождай меня.
Не в пример малютке Хануману, Паравана отправился в свой последний путь на старой повозке, запряженной быками. Летописи свидетельствуют, что одно из ее колес было сломано и всю дорогу скрипело. Вероятно, так оно и было на самом деле: какой историк стал бы придумывать такую деталь!
Калидаса немало удивился, когда отец распорядился отвезти себя к искусственному озеру, орошающему среднюю часть королевства, тому самому озеру, на создание которого ушли почти все годы его правления. Добравшись до озера, он подошел к краю береговой дамбы и долго не сводил глаз с собственной статуи, которая с высоты в два человеческих роста взирала в водную даль.
— Прощай, друг, — произнес Паравана, обращаясь к каменному истукану, символу утраченной им, живым, власти и славы, — Храни мое наследство.
Затем, под бдительным надзором Калидасы и стражников, старый король спустился по ступеням и, не замедляя шага, ступил в озеро. Войдя по пояс в воду, он зачерпнул ее ладонями, плеснул себе в лицо, а затем с гордостью и торжеством обернулся к Калидасе.
— Вот оно, сын мой, — крикнул он, указывая на просторы чистой, животворной воды. — Вот все мое достояние!
— Убейте его! — взревел ослепленный яростью и разочарованием Калидаса.
И солдаты подчинились приказу.
Так Калидаса стал властителем Тапробана, но ценой, какую немногие согласились бы уплатить. Ибо, как свидетельствуют летописи, он отныне жил «в вечном страхе перед следующим своим воплощением и в вечном страхе перед братом». Рано или поздно Мальгара должен был попытаться вернуть себе принадлежащий ему по праву трон.
В течение нескольких лет Калидаса, как и вереница его предшественников, держал свой двор в Ранапуре, а затем — по причинам, о которых история умалчивает, — забросил древнюю столицу ради скальной твердыни Яккагалы, скрытой за сорокакилометровой стеной джунглей. Утверждали, будто скала показалась ему неприступной, способной защитить от мести брата. Но ведь годы спустя он сам, по собственной юле, покинул свое убежище, и — если оно действительно было крепостью и только крепостью — зачем понадобилось окружать Яккагалу грандиозными Садами наслаждений, разбивка которых потребовала не меньших усилий, чем возведение стен и прокладка рвов? И самое непонятное — зачем понадобились фрески?
Едва рассказчик поставил этот вопрос, как из тьмы возникла целиком вся западная сторона скалы — нет, не в нынешнем своем обличье, а такой, какой она, по-видимому, была две тысячи лет назад. Метрах в ста от подножия во всю ширину утеса протянулась широкая ровная полоса, и по ней от края до края выстроились женские портреты. Портреты были поясными, в натуральную величину; нарисованные то в профиль, то анфас, все они отвечали одному стандарту красоты. Пышногрудые, с золотистой кожей, с нитями драгоценных камней вместо одежд, в крайнем случае, с накинутым на плечи прозрачным покрывалом. Зато на голове у каждой возвышалась искусная прическа — башня или что-то очень похожее на корону. В руках — либо ваза с цветами, либо один-единственный цветок, изящно сжатый между большим и указательным пальцами. Половина женщин отличалась более темной кожей; на первый взгляд они казались прислужницами, но были так же тщательно причесаны и усыпаны драгоценностями, как и остальные.
