Глаза мои были плотно закрыты, но слезы капали из-под опущенных век. Стоило мне подумать о Джафримеле как о последнем мерзавце, и он оказался рядом, ласковый и нежный. Мне были нужны его бережные прикосновения, мне хотелось ощущать его пальцы в волосах, его объятия. На миг я даже подумала о том, чтобы сдаться и сбросить это ужасное гнетущее бремя — желание сохранить себя.
Но это сделало бы меня уязвимой.
«О боги, прошу вас! Пожалуйста! Я могу справиться с болью, но не в силах противостоять этому. Не позволяйте ему быть нежным. Умоляю!»
Знак на моем плече разгорелся, жар растекался по коже. Энергия хлынула в меня, заструилась по нервам. Мое тело жаждало этих сладостно мучительных ощущений, я ничего не могла с собой поделать.
Мои пальцы с ногтями, покрашенными черным молекулярным лаком, дрожали. Меч в лакированных ножнах цвета индиго тихо гудел.
Джафримель подсунул одну руку под меня, а другая его рука, массировавшая мне затылок, спустилась к плечу и ниже, снимая напряжение. Его пальцы, по сравнению с моими толстые, но невероятно нежные, оплели мою кисть, и я перестала сжимать меч. После недолгой борьбы Джафримель столкнул катану с кровати, я же издала тихий стон, как угодивший в силки кролик.
Мне нужен был меч. Только он давал мне ощущение безопасности.
Руки Джафримеля напряглись, и он привлек меня к себе. Он по-прежнему молчал, лишь его теплое дыхание овевало мои волосы. Кольцо его рук сомкнулось вокруг меня, как оковы. Или опора.
Он обнял меня.
Я не удержалась от рыданий. Это были уже не просто подступавшие слезы, с которыми я боролась по пути к отелю, пока Джафримель угрюмо молчал, а Леандр старался скрыть озадаченность и любопытство. Сейчас все наболевшее вырвалось наружу: я рыдала взахлеб, чем дальше, тем сильнее. Рыдания сотрясали меня, вырывались откуда-то из самых глубин, где угнездились чувство вины и горькая печаль.
Прошло немало времени, прежде чем рыдания сменились прерывистыми всхлипываниями. Из глаз по-прежнему струились слезы, знак на плече испускал жаркое пламя, растапливавшее лед в жилах и доходившее до самых кончиков пальцев. Этот жар боролся за меня, не позволял сердцу оледенеть. Джафримель сжал меня так, что мне стало трудно дышать, но это не имело значения. Меня душили рыдания, а не его руки.
Он прошептал что-то, чего я не разобрала. Возможно, на своем кошмарном демонском языке — он говорил, что это наречие не для моих уст.
Тот самый язык, на котором они с Люцифером обсуждали сделку, втягивая меня в эту проклятую историю с непонятными условиями.
Пальцы левой руки Джафримеля сплелись с моими и сжались. Обнадеживающе и совсем не больно.
Не знаю, сколько времени это продолжалось. В конце концов я оказалась в его объятиях. Я расслабилась и рассматривала заплаканными глазами стену над приземистым антикварным столиком, где лежали закатанные в пластик инструкции: как связаться с обслуживающим персоналом, что делать в случае пожара или иной катастрофы.
Жаль, что там нет инструкции для полудемонического создания, чьи близкие и любимые погибают один за другим. Или совета, как справиться со стыдом за то, что тебя не оказалось рядом с другом в тот миг, когда он в тебе нуждался. Или рекомендаций относительно того, что делать с навалившимся чувством опустошенности и одиночества — таким сильным, что даже собственное тело кажется чужим.
Впрочем, что здесь удивительного? Это уже не тело, данное мне при рождении, а иное, измененное, когда Джафримель сделал меня хедайрой. И даже не удосужился объяснить, что это такое. Он до сих пор многое от меня скрывает. Я не подозревала об этом только по глупости.
Джафримель прижался губами к моим волосам и произнес что-то еще — слишком тихо. Его слов не разобрал даже мой демонически обостренный слух. Буравящий жар, исходящий из знака на плече, наконец добрался до кончиков пальцев рук и ног, растопил лед даже там. Я закрыла глаза, прогоняя прочь горючие слезы, и открыла их снова. Рука Джафримеля обвила меня, ладонь легла мне на живот.
— Со мной все в порядке, — прошептала я хрипло и неуверенно.
Кажется, его губы шевельнулись в улыбке.
— Не думаю, любимая, — прошептал он мягко.
Таким тоном он говорил по ночам или в ленивый жаркий тосканский полдень.
Это вызвало у меня смешок, жалкий и вымученный.
— Раньше ты меня так не называл.
В моем голосе слышалась болезненная усталость, и я пожалела, что заговорила. Усталость овладела всем моим телом, будто я снова стала человеком.
«Ох, как бы мне хотелось этого! Боги, как бы мне хотелось снова стать человеком».
— Что, по-твоему, означает хедайра? — спросил он и снова обнял меня.
Пульсирующий знак на моем левом плече на миг превратился в раскаленный золотой шип.
— Ты ведь не хотел мне ничего объяснять.
Мои глаза снова закрылись сами собой. Усталость затягивала меня, руки и ноги наливались свинцом.
— А тебе не приходило в голову, что так я оберегаю тебя — такую, какая ты есть? — Он вздохнул совсем как человек. — Открой я тебе все слишком рано, моя любознательная, ты бы стала бояться меня. Нет уж, для меня лучше испытать твой гнев. Скоро все узнаешь, когда придет время. А я подожду столько, сколько нужно, терпения мне хватит. — Он снова поцеловал меня в макушку. — Чего хочет от тебя твоя подруга?
Я нервно сглотнула несколько раз подряд, а потом рассказала ему все. Темнота под опущенными веками успокаивала; я не могла бороться с Джафримелем, когда он вел себя вот так. Боги, как мне нужна его нежность! Когда он нежен, я могу позволить ему все, чего он хочет. Я готова даже помогать ему.
Если бы он всегда был нежен. Если бы он сказал мне правду.
Джафримель умолк. Можно ли проникнуть в его мысли? Он живет на свете очень давно, дольше всех нас, включая Лукаса и нихтврена. Разве можно рассчитывать на понимание существа столь древнего и столь разительно отличающегося от меня?
Я считала это возможным, я доверяла ему свою жизнь, спала с ним, делилась с ним тем, чего никогда не открывала никому другому. Я относилась к нему так, словно он был человеком. Но он — а'нанкимель. Падший.
Что бы это ни значило. Сомневаюсь, чтобы я хоть на четверть понимала подлинное значение этого слова. Когда я об этом задумывалась, нужно было лишь прикоснуться к плечу и почувствовать изгиб шрама на моей коже. Или вспомнить, как он держал меня на весу, прижав к стене станции подземки в Новой Праге. Как он встряхивал меня, словно непослушного щенка, вдавливая костяшки в нежную кожу груди.
— Она моя подруга, — продолжила я, едва переведя дыхание. — Плевать на Люцифера, я в долгу перед Гейб. Я обязана ей всем! И мне все равно, что ты подумаешь…
