Посреди помещения мгновенно появился медленно вращающийся шар. Он был очень похож на тот глобус, что мой дедушка держал в своей комнате: сетка параллелей и меридианов, вот только очертания материков совершенно иные.
— Воссоздано на основе давних наблюдений хичи, предоставленных нам Звездным Разумом, — сообщил мне голос Ганса. — Однако мы дали континентам свои названия. Видите материк, состоящий из двух округлых масс, соединенных перешейком? Доктор Терпл назвала его Гантелью. Материк делится на Восточную Гантель и Западную Гантель. А это Сковорода — тоже круглая масса с длинным тонким полуостровом, уходящим на юго-запад. Тот материк, что сейчас появляется, называется Каштан, потому что…
— Я вижу почему, — сказала я. Ганс достаточно хорошо запрограммирован, чтобы понять по моему тону, что я нахожу этот урок географии скучным и утомительным. Но Терпл не настолько совершенна.
— Продолжай, Ганс, — резко сказала она, когда он замолчал. И он продолжил.
Из вежливости я слушала, как он называет каждую точку на карте, но когда он смолк, иссякло и мое терпение.
— Было очень приятно, — сказала я, отстегиваясь. — Спасибо за обед, Джун, но, думаю, сейчас вам лучше вернуться к работе. К тому же в следующие пять дней мы еще увидим много нового.
Неожиданно лица всех присутствующих словно застыли, а Терпл кашлянула.
— Ну, не совсем пять, — неловко сказала она. — Не знаю, сообщил ли вам кто-нибудь, но мы улетим до взрыва звезды.
Я застыла, одной рукой засовывая салфетку в кольцо, другой цепляясь за скобу в стене.
— В ваших проспектах ничего не говорилось о таком раннем отлете. Почему мне не сказали?
Она упрямо ответила:
— Когда звезда начнет коллапсировать, я уберусь отсюда. Это слишком опасно.
Мне не нравится, когда работающие на меня люди преподносят сюрпризы. Я взглянула на нее.
— Как это может быть опасно, если мы в шести тысячах световых лет?
Она упрямо продолжала:
— Не забывайте, я отвечаю за безопасность оборудования и экипажа. Вряд ли вы представляете себе, что такое сверхновая, Клара. Она огромна. В 1054 году китайские астрономы почти весь июль могли видеть ее днем, а у них не было нашего оборудования, чтобы сделать ее ярче.
— Что ж, наденем темные очки.
Она твердо сказала:
— Мы улетим. Я говорю не только о видимом свете. Даже сейчас, через шесть тысяч лет остывания после взрыва, тут полный энергетический спектр радиации — от микроволн до рентгеновских лучей. И мы не хотим оказаться в фокусе излучения, когда звезда взорвется.
Я чистила зубы, когда позади заговорила Гипатия:
— Ты знаешь, в словах Терпл есть смысл. Когда звезда превратится в сверхновую, в фокусе все поджарится.
Я ничего не ответила, и она испробовала новую уловку.
— Марк Рорбек — привлекательный мужчина, верно? Сейчас его угнетает развод, но, думаю, ты ему нравишься.
Я увидела ее в зеркале. Вполне видимая, она с легкой улыбкой прислонилась к дверному косяку.
— Он вдвое моложе меня, — заметила я.
— О нет, Клара, — поправила она. — На самом деле он моложе втрое. Но какая разница? Ганс показал мне его досье. Генетически он чист — настолько, насколько это возможно для органического существа. Хочешь взглянуть сама?
— Нет. — Я закончила дела в ванной и повернулась, собираясь выйти. Гипатия грациозно уступила мне дорогу, как будто я не могла пройти сквозь нее.
— Что ж, — сказала она, — хочешь что-нибудь съесть? Выпить перед сном?
— Я просто хочу спать. И немедленно.
Она вздохнула.
— Какая трата времени. Рано или поздно тебе все равно придется отказаться от плоти. Так зачем ждать? В машинном виде ты сможешь делать все то же, что сейчас, только лучше, и к тому же…
— Хватит, — приказала я. — Я собираюсь лечь и увидеть во сне любовника. Уходи.
Изображение исчезло, и ее «В таком случае, спокойной ночи!» донеслось из воздуха. На самом деле, когда я приказываю уйти, Гипатия никуда не уходит, но притворяется. И никогда не показывает, что знает, чем я занимаюсь одна в своей каюте, хотя, конечно, ей все известно.
Не совсем верно, что я собиралась увидеть во сне Билла Тарча. Может, я и вспоминала о нем, но только тогда, когда, лежа в своей огромной круглой кровати, машинально протягивала руку, чтобы коснуться того, кто рядом, а там никого не оказывалось. Мне нравится, засыпая, прижиматься к теплому мужскому телу. Но если этого нет, то никто не храпит у меня над ухом, не поворачивается и не разговаривает со мной, когда я просыпаюсь и хочу только спокойно выпить чашку кофе и съесть грейпфрут.
Это были очень утешительные мысли, но, коснувшись головой подушки, я поняла, что не могу уснуть.
Бессонница — еще одна из тех особенностей плоти, которые вызывают у Гипатии такое отвращение. Мне не обязательно страдать от нее. В шкафчике в моей ванной Гипатия держит все, что, по ее мнению, может мне понадобиться среди ночи, в том числе с полдюжины видов снотворного, но у меня появилась лучшая мысль. Я на ощупь открыла крышку приборной панели на столике у кровати — этой панелью я пользуюсь, если не хочу, чтобы Гипатия что-то делала для меня, — и вызвала обзор того, что хотела увидеть.
Я посетила свой остров.
Он называется Раивеа — ра-и-ве-а, с ударением на третьем слоге, как произносят полинезийцы, — и это единственное место во вселенной, по которому я скучаю в отлучках. Остров не очень велик, всего несколько тысяч гектаров суши, но на нем растут пальмы и хлебные деревья, и есть красивая лагуна, слишком мелкая, чтобы из глубин за рифами туда могли заплывать акулы. А теперь, поскольку я за это заплатила, на острове много красивых маленьких бунгало с красивой тростниковой крышей (хотя крыша — это имитация тростника), а также с канализацией, кондиционерами и всем остальным, что делает жизнь приятной. И еще там есть детские площадки и игровые поля, где можно играть в баскетбол, футбол и вообще во все, что может понадобиться детям, чтобы сбросить излишки звериной энергии. Внутри рифа размещена моя собственная пищевая фабрика, которая непрерывно производит самую разнообразную пищу — все, чего только может пожелать человек. И все это мое. Каждый квадратный сантиметр. Я заплатила за остров и населила его сиротами и одинокими женщинами с детьми со всего мира. И когда я бываю там, я бабушка Клара для примерно ста пятидесяти детей — от новорожденных до подростков, а когда я не там, у меня выработалась привычка ежедневно связываться с островной компьютерной системой, чтобы убедиться, что школы работают, а медицинская служба никому не дает болеть, потому что — ну ладно, черт побери! — потому что я люблю этих детей. Каждого из них. И готова поклясться, что они тоже любят меня.
Гипатия говорит, это для меня замена собственного ребенка.
