И тут из двери вышла Эстрелла.
Она не умерла и не сошла с ума; может быть (подумал он) выглядела чуть более усталой, чем когда он видел ее в последний раз, но ничего ужасного с ней явно не произошло.
— Стэн? — сказала она. — Хочу есть. Но вначале обними меня и подержи немного.
Глотая последний кусок хрустящего, лимонно-желтого в розовую полоску квадрата пищи хичи, она сказала, что чувствует себя хорошо. Да, немного устала. Вот и все. Нет, машина не причинила ей никакого вреда. Точно.
Так каково это было?
Когда Стэн спросил об этом, она глубоко вздохнула. Они сидели рядышком на одном из спальных клубков хичи; Эстрелла поморщилась.
— Зигфрид все время об этом спрашивал, — чуть виновато сказала она. — Я пыталась объяснить, но не думаю, что у меня получилось. Отчасти это чувство, будто я ужасно вонючая разбухшая корова. Зигфрид сказал, что именно так некоторые хичи представляют себе людей. Может, даже все, только остальные слишком вежливы, чтобы показать это. Другая часть — ужасные, действительно ужасные чувства, которые исходили от Достигающего. Я имею в виду не гнев и неудовлетворенность, хотя и этого хватало. Хуже всего то, что Достигающий испытывает к себе. Я не могла все это понять, Стэн. Я хочу сказать, что не знаю, почему он так чувствует. Но его мучают ужасные, ужасно плохие чувства… И еще, понимаешь, было другое. Я словно стала частью кого-то другого и не знаю, как описать это.
Она помолчала, и Стэн воспользовался возможностью.
— Стрелл? Что ты имела в виду, когда говорила о том, что была коровой?
Она как будто не хотела отвечать.
— Это неприятно. Я была толстой, как воздушный шар, женщиной с грудями размером с баскетбольный мяч. Голой. Кожа у меня была пурпурной и…
— Минутку. Ты сказала — пурпурной? У тебя был цветной сон?
— Это не был сон. Но да, все было в цвете… и с запахами, с осязанием. Но это не самое плохое. Иногда я была толстой, но не настолько, потому что я больше не была человеком. Я была хичи, Стэн.
Он уставился на нее. Она кивнула.
— Знаю. Но так и было. Я была самкой хичи, вплоть до квадратной головы, лысого черепа и всего прочего. Вот это было особенно плохо, Стэн. Я испугалась до смерти.
Он обнял ее, продолжая раздумывать. Потом спросил:
— Откуда ты знаешь?
Она повернула голову и посмотрела на него.
— О чем знаю?
— О том, что все эти женщины были тобой?
— О! Просто знаю, — ответила она и коснулась пальцами щеки, на которую наступил бык. — Понимаешь, во сне у меня все время были такие глаза, Стэн. Давай поговорим о чем-нибудь другом.
Это все, что она рассказала. После на любой вопрос Эстрелла отвечала:
— Не знаю.
Или отрицательно качала головой и отмалчивалась. Как бы он ни формулировал вопросы, она твердила: не знаю. И наконец взмолилась: перестань.
— Я устала, Стэн, — жалобно сказала она. — Может, пойдем поспим?
— Пожалуй, — с отсутствующим видом ответил он и прижался лицом к горлу Эстреллы. — Знаешь, чего мне хочется?
Эстрелла не отодвинулась, но как-то застыла.
— Милый, прости, но сейчас я не могу.
— Да не это, — сказал он. — Другое.
И она увидела, что он смотрит на машину снов. Отодвинулась от него и распрямилась.
— Вряд ли нам следует это делать.
— Почему?
У Эстреллы была сотня ответов на этот вопрос. Это может быть опасно. Они могут что-нибудь сломать. Фон Психоаналитик рассердится. Возможно, без него и помощницы-хичи машина не будет работать. Но ни один из этих ответов не ослаблял ревнивое желание Стэна испытать то, что испытала Эстрелла. В конечном счете все это было неважно.
— Черт с тобой, — сказала наконец Эстрелла. — Хорошо. Но не вини меня, если мы наживем неприятности.
V
Каково оказаться в машине снов? Стэн даже себе не мог ответить на этот вопрос, пока находился в машине. А находился он в ней недолго: через минуту Эстрелла остановила машину, отбросила крышку и, всхлипывая, выбралась наружу.
Грубо приблизительно описать то, что с ним происходило, можно было так. Нечто вроде яркого и тревожного сна. Словно распечатываешь чью-то личную переписку, полную огромных тревожных тайн. Словно обнаруживаешь, что того, кого, как тебе казалось, ты знаешь лучше всех во вселенной, ты на самом деле совсем не знаешь.
И ничуть не похоже на памятный со времен Стамбула ужасный Божий Гнев. В некоторых отношениях было гораздо хуже. Но дикого стремления, которое в прошлом охватывало всех людей на земле, Стэн сейчас не испытывал. Здесь дело было совершенно в другом. И это нанесло ему удар, какого он никак не ожидал.
— Эстрелла, — окликнул он, только что приняв твердое решение вообще не заикаться об этом. — Скажи мне правду. Когда мы занимаемся любовью — я хочу честно, Стрелл, я весь в этом, ты знаешь — неужели я такой неловкий и… ну… эгоистичный?
Она завопила:
— Я говорила, не нужно лезть в эту машину!
— Да, но…
— Да, но что мне делать? Мне негде взять другое лицо! Негде! Вот такая я уродина!
— Я никогда не говорил… — негодующе начал он и осекся. Говорил, не говорил — не важно. Можно отрицать то, что сказал, можно извиниться за свои слова. Но небрежные мысли, которые иногда приходят в голову, — это нечто совсем иное. Либо они есть, либо их нет. Как отрицать чувства, о наличии которых ты даже не подозревал?
И зачем только ему понадобилось делать эту глупость?
Он прижал Эстреллу к себе. И решил: лучшее, что он может сделать, — никогда больше не говорить об этом. Решение продержалось минуту, максимум две, пока они обнимались и заверяли друг друга, что это совершенно неважно: ведь Стэн не только самый лучший, но и единственный любовник, которого хочет Эстрелла, а в Эстрелле дорого Стэну всё, и нет абсолютно ничего, что он хотел бы изменить.
Но тут Стэн наконец не сдержался.
— Стрелл? Было одно забавное обстоятельство…
— Я рада, что ты находишь его забавным. — Она перестала всхлипывать.
— Нет, я хочу сказать, что не понимаю. Мне кажется, ты оберегаешь что-то, не хочешь, чтобы кто-нибудь узнал, — что-то прячешь.
Она подняла голову и долго смотрела на него. Потом вздохнула и сказала:
— Наверно, надо тебе сказать. Я просто не была уверена до конца и не знала, как ты к этому отнесешься, и…
— Стрелл! К чему отнесусь?
Она раскрыла рот, собираясь ответить, и отвернулась. Снаружи слышался шум, слабый, но отчетливый.
— Что это? — спросила она.
— Стрелл! Скажи!
