Но пока все выглядело нормально — комната с консолями была ярко освещена, температура — обычная, а из-за двери доносились негромкие шумы, как будто Мертвецы в его отсутствие продолжали обмозговывать свои долгие безумные думы.
Вэн сел, как всегда стараясь поудобнее устроиться на высоком сиденье, и надел на голову наушники.
— Я отправляюсь в поселение, — сказал он.
Ответа не последовало. Тогда Вэн повторил сообщение на всех языках, какие знал, но похоже было, что никто не собирался с ним разговаривать.
Раньше, когда он надевал наушники, откликались сразу двое-трое, а иногда и больше. Тогда затевался долгий приятный разговор, и Вэну начинало казаться, что он в этом мире не один. Как будто его приняли в члены «семьи» — это слово он узнал из книг и долгих разговоров с Мертвецами, но в реальности его почти не помнил.
Хорошо было поговорить с ними. Почти так же хорошо, как в комнате для сна. Там у него тоже создавалась иллюзия, будто он часть сотен, а то и миллионов семей. Ощущение, что он нужен огромному количеству людей. Но в отличие от комнаты сна здесь он имел реальный разговор и так привык к беседам, что долго не мог обходиться без них. Поэтому, когда из-за отсутствия воды ему приходилось покидать поселение и возвращаться к Мертвецам, Вэн никогда не расстраивался. Тем более что заветная кушетка с металлическим покрывалом в комнате сна всегда готова была принять его. Другое дело, что до кушетки сейчас было очень Далеко, и Вэн решил попробовать еще раз связаться с Мертвецами.
Даже когда они отказывались поболтать, иногда Вэну удавалось услышать что-нибудь интересное. В таких случаях он обращался к Мертвецу непосредственно. Немного подумав, Вэн набрал номер 57 и услышал далекий печальный голос. Мертвец в его ухе говорил сам с собой.
— ...пыталась рассказать ему об исчезающей массе. Единственная масса, которая его интересует, — это двадцать кило сисек и задницы! Эта шлюха Дорис! Один раз посмотрел на нее — и все! Забыл о полете, забыл обо мне...
Нахмурившись, Вэн протянул руку, собираясь отключиться. Эта пятьдесят седьмая такая взбалмошная! Вэн любил с ней поболтать, ее манера говорить немного напоминала ему мать. Но от астрофизики, космических полетов и других интересных вещей пятьдесят седьмая всегда переходила к своим личным проблемам.
Вэн плюнул на то место панели, за которым, как он считал, живет пятьдесят седьмая — этой хитрости он научился у Древних, — надеясь, что она скажет что-нибудь интересное. Но она не собиралась этого делать. Пятьдесят седьмая — когда она говорит понятно, предпочитает, чтобы ее называли Генриеттой — бормотала о рослых рыжеволосых парнях и об измене Арнольда с Дорис.
—Мы могли бы быть героями, — всхлипнула она, — и получить десять миллионов, а может, и больше. Кто знает, сколько бы нам заплатили за двигатель? Но они продолжали уединяться в шлюпке и... кто тут?
—Я, Вэн, — ответил мальчик, ободрительно улыбаясь панели, хотя не был уверен, что она его видит. Казалось, у нее начинается один из периодов прозрения. Обычно пятьдесят седьмая не понимала, что он с ней разговаривает. — Пожалуйста, продолжай говорить, — попросил Вэн.
Наступила пауза, после которой Генриетта растерянно проговорила:
—NGC 1199, Стрелец А Запад.
Вэн вежливо ждал. Еще одна долгая пауза, и потом она продолжила:
— Его совсем не интересовало движение. Все его движения были к Дорис. Она вдвое моложе его! И глупая, как репа. Она никогда не попала бы в экипаж...
Вэн помотал головой, как жабомордый.
— Ты очень скучная, — строго сказал он и отключил ее. Затем Вэн подумал и набрал номер 14 — профессора.
—...хотя Элиот еще учился в Гарварде, воображение у него было, как у взрослого. И он был гений. «Я был бы острыми клешнями...» — это же самоунижение человека толпы, доведенное до символических пределов. Каким он видит себя? Всего лишь ракообразным. Даже не ракообразным, а символом ракообразного — клешнями. И притом острыми. А в следующей строке мы видим...
Вэн плюнул на панель и отключился — вся стена перед ним была испачкана знаками его неудовольствия. Ему нравилось, только когда профессор цитировал поэзию, но не когда он рассуждал о ней. С такими сумасшедшими, как четырнадцатый или пятьдесят седьмая, никогда не знаешь, чего ждать. Они редко отвечают, и ответ почти всегда не имеет отношения к вопросу. Их приходится либо покорно слушать, либо выключать.
Вэну пора было отправляться в путь, но он решил попытаться еще раз и поговорить с единственным трехзначным номером, личным другом, которого звали Крошечный Джим.
—Привет, Вэн. — Его голос прозвучал печально и в то же время настороженно, как будто Крошечный Джим был чем-то напуган. — Это ты, Вэн?
—Какой глупый вопрос. А кто еще может быть?
— Никогда не знаешь, кто тебя вызывает, Вэн. — Наступила пауза, потом Крошечный Джим неожиданно захихикал: — Я тебе рассказывал о священнике, раввине и дервише, У которых кончилась пища на планете из свинины?
— Да, Крошечный Джим, к тому же мне не хочется слушать анекдоты.
Невидимый микрофон погудел, затем Мертвец спросил:
—Тебе все то же, Вэн? Опять желаешь поговорить о сексе?
Мальчик сохранил независимое выражение, но почувствовал знакомое напряжение внизу живота.
—Пожалуй, Крошечный Джим.
—Ты настоящий дикий жеребец для твоего возраста, Вэн, — сказал Мертвец. — Хочешь, я расскажу тебе, как меня чуть не упекли в тюрьму за сексуальное оскорбление девушки? Жарко было, как в аду. Я ехал на поздней электричке к парку Розель, и в вагон вошла девушка. Она села напротив меня, задрала ноги и спокойно стала обмахиваться юбкой. Что мне оставалось делать? Я сидел и смотрел. А она, как ни в чем не бывало, продолжала размахивать своим подолом. А я, естественно, пялил на нее глаза, пока она не пожаловалась проводнику. И тот высадил меня из поезда. А знаешь, что в этом самое забавное?
Вэн был очарован.
—Нет, Крошечный Джим, не знаю, — выдохнул он.
—Забавно, что я перед этим опоздал на свой обычный поезд. Мне пришлось убивать время в городе, и я пошел на порнофильм. Два часа на экране происходило нечто невообразимое. Боже мой, в любой позе, какую можно представить. Больше увидишь только в проктоскоп. Так почему же я смотрел на эту девчонку и ее белые трусики? Но самого забавного ты еще не знаешь.
—Не знаю, Крошечный Джим, — поспешно согласился Вэн.
—Девчонка оказалась права! Я смотрел на нее во все глаза. Перед этим я видел акры грудей и промежностей, но не мог оторвать от нее взгляда! Но и это еще не самое интересное. Хочешь, я тебе расскажу, что было забавнее всего?
—Скажи, пожалуйста, Крошечный Джим.
—Она вышла из вагона со мной. Девчонка оказалась не промах. Она отвела меня к себе домой, и мы занимались любовью всю ночь, парень. Снова и снова, до самого утра. Никак не могу вспомнить ее имени. Ну, что скажешь, Вэн?
