Она уже было расслабилась и взялась за Мильтона, которого ей не так давно захотелось перечитатать — разговаривали с Адрианом о традиции героизировать отступников и бунтарей, — но тут на пороге возник Джеймс.
Анна мысленно застонала.
— Доброе утро, — сказал он.
— Доброе, — приветливо-отстраненно улыбнулась Анна.
— А я вот проходил мимо и решил зайти на чашечку кофе.
— Превосходно, — равнодушно отозвалась Анна. — Какой предпочитаете сегодня?
— По-венски.
— У меня кончился шоколад, — солгала Анна в надежде, что он пойдет куда-нибудь в другое место пить свой любимый утренний кофе.
Не тут-то было.
— Тогда любой другой на ваш вкус.
— Хорошо, в течение пяти минут заказ будет готов. Пожалуйста, займите место за столиком…
— Опасаетесь, что я на вас наброшусь?
— Нет, опасаюсь, что вас атакуют мои вирусы. Я приболела.
— Давайте повесим на дверь табличку «закрыто» и попробуем вас полечить? — невинно предложил Джеймс.
— Для этого вовсе не обязательно закрывать кофейню. — Анна с улыбкой продемонстрировала банку меда и положила себе в чашку с чаем две большие ложки.
Анну так и подмывало сварить ему какую-нибудь безвкусную дрянь, но, во-первых, она плохо представляла, как это можно сделать, имея на руках только лучшее кофейное зерно, а во-вторых, профессиональная гордость не позволяла портить репутацию своего заведения.
Она сварила ему банальный крепкий эспрессо в эспрессо-машине и для проформы добавила туда взбитых сливок. Если он и остался разочарован, то виду не подал, продолжал буравить ее взглядом.
— Как дела у миссис Хиггинс? — осведомилась Анна. На некоторых людей светская беседа действует сильнее, чем грубость.
— Все в порядке. Про Адриана и не спрашивайте, ничего не знаю. Хотя, может быть, знаете вы?
С какой бы это стати?! — возмутилась Анна, но вслух ничего не сказала и только равнодушно пожала плечами. Какой неприятный тип. В нем слишком много желчи. И как она вчера этого не разглядела?
Все шло не по плану. Джеймс злился. То нежное и чувственное, что вчера он своим безошибочным чутьем распознал в ней, сегодня будто заледенело. Осталась нервозность, немного замедленная пластика, а вот женскость, страстность — ушла. Может, и вправду дело в болезни? Или она так рассердилась на него за вчерашнее, что теперь отвергает даже на уровне инстинктов?
— Анна, я очень обидел вас вчера? — Он решился на ход конем. Не в правилах Джеймса извиниться.
Колкий взгляд из-под черных ресниц.
— Знаете, Джеймс, мне бы не хотелось вспоминать о том эпизоде. Интересно говорить про солнечные и лунные затмения, а не о затмениях сознания.
Джеймс ухмыльнулся. Никто не знал, что под этой нахальной гримасой скрывалось его поражение.
Сам Джеймс в свои поражения категорически не верил.
Это еще не последний ход, леди бариста. Он достал и с отвращением смял в пальцах сигару.
— Сюрприз! — счастливо провозгласила Сьюзен. Да уж, сюрприз. Кого Адриан никак не ожидал увидеть на пороге своей спальни в тетином вестминстерском доме, так это Сьюзен.
— Свежая пицца! Еще горячая! Я гнала машину, чтобы довезти ее, пока она такая! — Сьюзен чмокнула его в щеку. — Эй, ты чего? Войти хотя бы можно? Или ты там прячешь наложниц? — Она бесцеремонно заглянула через его плечо в спальню.
Хорошо, что он уже успел принять душ и одеться. Адриан покачал головой. Почему в последнее время она вызывает в нем раздражение? Наверное, не стоит так строго к малышке. Она ведь хотела сделать ему приятное. Только вот опять напутала: это она любит горячую пиццу на завтрак, а он любит тосты с мармеладом… Как часто мы путаем чужие пристрастия со своими.
— Хочешь завтракать в спальне? — удивился он.
— А почему бы и нет? Пикник на полу — очень необычно.
— Давай все-таки в столовой.
— Скучно.
— А я страшный ретроград. Ты еще не заметила?
— Я надеялась, что дружба со мной скажется на тебе положительно и ты почувствуешь вкус к новому! — обезоруживающе улыбнулась она. Безупречная улыбка.
Нет ничего страшнее безупречности. Хм, он это где-то слышал?
— Прости, но я не хотел бы здесь. Давай спустимся в столовую.
— Ну хорошо, хорошо… — Сьюзен развернулась и зашагала вниз.
Она была одета в синий джемпер и узкие светлые джинсы. Так как в последнее время Адриан привык наблюдать ее в платьях различной степени открытости, то этот нехитрый наряд его удивил. Однако потом ему в голову пришла мысль, что эта простота — одна лишь видимость и какой-нибудь именитый дизайнер голову сломал, пытаясь найти такое изящное решение какой-нибудь сложной художественной задачи.
— Кстати, а как тебе удалось встать так рано? — поинтересовался он.
— А я не ложилась, Бобби принес такой интересный фильм, что я начала его смотреть и не смогла остановиться.
— Любопытно. И что за фильм?
— «Элизе завтра восемнадцать».
Адриану это название ни о чем не говорило. Он старался не думать о том, как некстати приехала Сьюзен и что теперь завтрак затянется, а ему очень хочется поскорее уехать…
Сьюзен бессовестно ему наврала. Но не говорить же Адриану, что случайный почти поцелуй в машине начисто лишил ее покоя и что она до утра маялась в своей большой кровати, буквально бредя им, и твердо решила, что никуда его не отпустит. Никакого Эшингтона. Никаких эшингтонских барышень. Он создан только для нее и скоро сам об этом догадается. Непременно.
Пиццу Сьюзен отдала на кухню, чтобы там ее разогрели и порезали на кусочки.
Адриан старался есть не торопясь, но все равно обжигался пиццей.
— Сью, ты извини, я немного нервничаю перед поездкой, поэтому по-человечески пообщаться не получится, — предупредил он ее.
— Ничего страшного, в дороге пообщаемся. Или уже на месте. — Она блеснула улыбкой.
Адриан замер с ножом и вилкой, занесенными над куском пиццы.
— Подожди. Ты имеешь в виду, что…
Она хлопала ресницами.
— …что ты тоже хочешь поехать в Эшингтон? — закончил свою мысль Адриан.
— Ну да. Миссис Хиггинс меня пригласила, и я решила, что перед отъездом в Штаты неплохо было бы немного расслабиться, насладиться староанглийской атмосферой, посмотреть, в конце концов, провинцию родной страны, а то я, кроме Лондона, ничего не видела.
Адриан переваривал новость.
Сьюзен следила за его лицом, и то, что она видела, нравилось ей все меньше и меньше. Никакого энтузиазма. Похоже, он вообще не рад. Мог бы хоть изобразить некое воодушевление — из вежливости. Неужели он потерял к ней всякий интерес?
