Карен впервые по-настоящему захотелось бросить курить.
Йен чувствовал себя так, как первые христиане, наверное, чувствовали себя после крещения. Очистившимся. Обновленным. Ему казалось, что если бы в комнате не горел электрический свет и огонь не отбрасывал бы на предметы рыжеватые блики, он бы заметил, как светятся в темноте его руки. Каждая клеточка его тела дрожала, наполненная какой-то яркой, искрящейся энергией.
Карен. Спасибо тебе, милая.
Даже с самим собой Йен не бывал так честен.
— И ты еще говорила, что ко мне на исповедь выстраивалась бы очередь! — улыбнулся он. — У тебя самой дар слушать.
— Давай поиграем, — неожиданно предложила Карен.
— А во что? — осторожно спросил Йен. Он с опаской относился к играм. Игры — это не по-настоящему.
— Есть такая игра, называется «Я люблю».
Он ощутил, как напряглись руки и горло. Не надо, не произноси этого слова, ну пожалуйста, не усложняй…
— Не бойся, это же всего-навсего игра.
— А как в нее играют?
— Очень просто. Ты начинаешь: «Я люблю…» — и рассказываешь о том, что и в самом деле любишь в этом мире. Или кого.
Она сидела, обхватив колени руками. И ее руки почему-то казались ему сегодня особенно тонкими. Длинные запястья, точеные пальцы… Йен поймал себя на том, что любуется ею. Карен смотрела на огонь. Интересно, какими она видит языки пламени без этих «волшебных стекол»? Наверное, какими-то необычными.
— А почему игра?
— Людям проще делать некоторые вещи, если это будто бы понарошку. Например, открывать душу. Ведь, чтобы рассказать про свое самое любимое, нужно очень доверять другому человеку. Хотеть с ним поделиться лучшими воспоминаниями, что у тебя есть.
— Я уже поделился.
— Мне хочется вернуть тебе долг.
— Так бы сразу и сказала.
— Хочешь, я начну?
— Давай.
— Хорошо. Итак, я люблю… я люблю океан. И дождь. И, конечно, дождь над океаном. Люблю низкие облака. И вообще смотреть на небо, хотя иногда и забываю об этом.
— А закат?
— Не перебивай, пожалуйста. Вопросы потом. Так, на чем я остановилась? Да. Я люблю горячий шоколад. И очень крепкий чай. В белой чашке. Люблю, когда над чашкой поднимается тонкий парок. Люблю ездить на такси, для меня это до сих пор будто праздник. Потому что в Кроуфорде такси не было и в помине. Люблю Четвертое июля. Люблю Рождество конечно же. Красные шары на елке и подарки, завернутые в красную фольгу. Люблю ездить на велосипеде. Люблю читать, особенно очень длинные, многотомные произведения, хотя многим они кажутся занудными. Люблю писать карандашом. Люблю получать эсэмэс. Эй, что случилось?
Она перехватила его взгляд. Наверное, испугалась. Такой он ее никогда прежде не видел, значит, такими глазами еще не смотрел. Что она прочла в этом взгляде? Неужели правду?
— Просто я заслушался, продолжай.
— Смотри, я скоро устану. Или впаду в транс и буду говорить несколько часов. Иногда я сама забываю, сколько в этом мире удивительных вещей, которые я люблю. И как можно на него злиться и быть им недовольным, когда в нем на каждом шагу тебя ждут настоящие подарки?
— Это в тебе прорастает зерно оптимизма? — усмехнулся Йен.
— Нет, кажется, это называется «принятие жизни», — серьезно ответила Карен.
— Ты неповторима.
Он почему-то вздохнул.
— Конечно. Двух таких, как я, для этого мира было бы слишком много, — рассмеялась Карен.
— Нет. Просто такая, как ты, может быть только одна.
Он обнял ее за плечи.
И Карен вспыхнула. Как большая спичка, которыми разжигают огонь в камине. Она сидела, боясь шелохнуться, и больше всего на свете желала, чтобы он никогда больше не убирал руку. А лучше — погладил ее по плечу. А еще…
— В холодильнике есть белое вино. Хорошее. Хочешь? — Его слова вырвали ее из сладостных грез. Взметнулась обида: и сдалось ему это вино! Мог бы подарить ей несколько минут этой недостижимой прежде близости…
— Да, было бы здорово. — Карен вложила в эту реплику весь возможный энтузиазм.
— Я сейчас… — Он резко встал — Карен уже знала за ним эту привычку — и оперся на спинку дивана.
— Ой, голова закружилась? — испугалась она.
— Да, но ничего страшного. Сам виноват. — Он легонько потрепал ее по волосам.
«Как ребенка, — подумала Карен, и ей стало очень горько. — Естественно, как он еще может ко мне относиться? Он ведь до сих пор любит свою жену-красавицу, а я в сравнении с ней… Э-эх…»
Йен принес бутылку вина и два бокала. Карен подобралась и отодвинулась к уголку дивана. Чтобы не так сильно было искушение.
— Твоя очередь, — напомнила она, когда янтарное вино было разлито по тонкостенным бокалам.
— Подожди. Сначала тост.
— У меня есть простой тост. За все то, что мы любим.
— За способность любить.
Звон.
Карен глотала холодную ароматную жидкость и думала о его последней реплике. Да, наверное, нелегко жить в мире, который почти потерял смысл…
Йен, как оказалось, любил блюз. Любил не спать по ночам и быструю ходьбу. Собак «и вообще умных животных». Любил смотреть на фонари и сидеть в одиночестве за столиком кафе. Любил спорить (жалко только, что никто особенно не отваживался вступать с ним в спор). Любил читать, причем все подряд — газеты, классику, учебники, интеллектуальную прозу. Любил коньяк, запах кофе, попкорн (кто бы мог подумать) и мясо с кровью. Смотреть людям в глаза. Любил горькие одеколоны и рубашки холодных оттенков.
Он замолчал. Пригубил вино.
— Не останавливайся, пожалуйста! Я чувствую, как влюбляюсь в тебя… — Карен рассмеялась.
Она запрокинула голову и изучала обшитый деревом потолок и цветной абажур. От вина мысли стали легче, тело — расслабленней, и ничто не мешало говорить глупости.
Йен усмехнулся, как ей показалось, немного нервно:
— А ты хочешь в меня влюбиться?
— Не знаю, хочу ли результата, но процесс очень приятен!
— Кажется, исполнилось мое желание — ты пьяна, — констатировал он.
— А это твое желание? А-а, помню, в больнице ты что-то такое говорил… Ладно, я еще не пьяна, но уже определенно не трезва. Налей, пожалуйста, еще вина. И продолжай говорить.
— Карен…
— Что? — Она повернула голову. Она слегка улыбалась, и в карих глазах плясали чертики.
— Красивая ты, вот что. — Йен сам испугался своих слов.
— Ну вот видишь… Неужели тебе не хочется, чтобы в тебя влюбилась такая красивая девушка?
