Он завязал дружбу — а если и не дружбу, то хотя бы знакомство, благодаря кусочкам сахара, — с совершенно дикими горными пони и время от времени гонял их по простиравшимся во все стороны торфяникам, через чахлый лесок — или они гоняли его.
Иногда он вылавливал кого-нибудь из местных и вручал им свои приглашения. Их ответная реакция неизменно доставляла ему удовольствие: от изумленного остолбенения до грубости и откровенного хохота.
После ленча и короткого отдыха он начинал настоящую тренировку. Сначала делал разминку, потом взбегал по одной из наклонных дорожек до парапета, где делал еще один комплекс упражнений, после чего сбегал по дорожке вниз. Так повторялось пять раз.
Затем шла самая трудная часть, когда он взбирался вверх и спускался вниз по канату с завязанными на нем узлами, разрабатывая раненую руку.
Хири, пришедшая как-то раз посмотреть на него, поежилась и вернулась обратно к одному из пышущих жаром каминов в главном зале.
День, на который назначили праздник, выдался теплее обычного, а с моря дул почти тропический южный ветер. На миг это напомнило ему Южный океан и — смерть, но он заставил себя не думать об этом.
Он облачился в парадную форму, которую Хири спрятала в его сундуке вместе с медалями, занимавшими теперь половину груди. Он же, исполнив свою угрозу, вынудил Хири надеть ночную сорочку, хотя и позволил ей схитрить, разрешив накинуть сверху шелковый купальный халат.
Потянулись гости, кто поодиночке, кто целой деревней сразу. Некоторые поступили честно и явились в том, что было на них надето, когда они получили приглашения, другие же явно пошли на хитрость и нарядились в самое лучшее.
С таких один из слуг леди Хири собирал штрафы, складывая монетки в резной ларчик, принадлежавший еще ее прадеду.
Повара забирали у гостей еду, спрашивая, не будет ли особых указаний, как ее подавать.
Вдруг Хири ахнула.
— У нас же нет оркестра!
— А вот и есть! — возразил Хэл, указывая на трех женщин и двух мужчин с незамысловатыми крестьянскими инструментами. Их руководитель был обернут полотенцем, поскольку приглашение застигло его в бане.
Они громогласно затрубили, запилили смычками и затренькали, и в зале начались танцы. Священники танцевали с самыми настоящими ведьмами, жены лавочников — с возчиками, юнцы — с почтенными матронами, девицы — со своими исполненными надежд воздыхателями.
Хири была права — война взяла свою дань с округи. Молодых мужчин в зале почти не было видно, а те, что присутствовали, явно не годились для военной службы или же успели послужить и вернуться, израненные почище Хэла.
Но все танцевали, пели, пили и ели.
Хэл особо отметил некоторые из блюд, расставленных на двух длинных столах. Возможно, их следовало подавать одно за другим, как полагалось, но все были слишком голодны и слишком веселились.
Там были некрупные креветки, сваренные в пиве и поданные под томатным соусом, на который пошел урожай одной из оранжерей Хири, хрустящая жареная корюшка с пряным майонезом, выпеченные на поду лепешки с маслом, устрицы, сырые и поджаренные с беконом, жареная овечья колбаса, маринованные огурчики, морская форель, тушенная в вине, картофель, приготовленный десятком различных способов, домашний копченый окорок, кексы с дикими яблоками, куриная печень, запеченная с рисом, омар, только что выловленный в бушующем море под замком, политый топленым маслом, разнообразнейшие пудинги, от кровяных до фруктовых, сладкие пироги с сухофруктами, апельсиновый торт, разнообразные пирожки, булочки с начинкой и еще уйма всего.
Они пили крепкое местное пиво, подогретый сидр со специями и вино из погреба Хири и погребов мелкой окрестной знати.
Находились и такие, кто предавался еде и питью с излишним рвением, и у ворот дежурили подводы, готовые развезти пострадавших от собственного усердия по домам. Для тех же, кто совсем не мог сдвинуться с места, в соседнем зале на всякий случай разложили охапки соломы.
Гости начали расходиться далеко за полночь.
— Я иду спать, — зевнула Хири, махнув на столы. — Остальное уберем завтра.
— Отличная идея, — согласился Хэл. — Не думаю, чтобы сейчас меня можно было подпускать к фамильному фарфору.
Они поднялись по винтовой лестнице в свою башню. Хэл остановился перед дверью Хири, сквозь маленькое окошечко взглянул на море. Небо было ясным, со всего одной луной, но белые барашки прибоя ярко выделялись на фоне черных утесов.
Хири поежилась, придвинулась к нему.
— Я рада, что сейчас здесь, а не там.
— Я тоже.
После этого Хэлу показалось вполне уместным поцеловать ее, а ей — ответить на его поцелуй.
Прошло довольно много времени, прежде чем она отодвинулась.
— Хм, полагаю, ты не так уж сильно и ранен. Он попытался привлечь ее к себе.
— Ну уж нет, — заявила она. — Если хочешь играть в эти игры, тебе придется снять этот утыканный медалями китель.
Она взяла его за руку, провела в свою спальню и закрыла дверь.
— Вот, — прошептала она, расстегивая на нем китель и стаскивая с него. — Так-то лучше.
— Ну, если уж что-то делать, то не останавливаться на полпути, — сказал Хэл.
— Верно, сэр, — отозвалась Хири, и шелковый халатик спорхнул на пол. — Мои босые ножки так мерзнут всю ночь. Может быть, вы сможете как-нибудь помочь этому горю?
Он подхватил ее на руки, отнес в постель и откинул перину.
Она легла, глядя на него, и на ее губах заиграла полуулыбка.
— Пожалуй, я не хочу, чтобы ты испачкал мои чудные фланелевые простыни своими башмаками.
Хэл сел и принялся послушно стаскивать ботинки.
Он услышал шелест шелка и обернулся. Хири сидела в постели, совершенно обнаженная.
У Хэла внезапно голова пошла кругом — и не от вина. Он разделся, путаясь в застежках.
— А теперь иди ко мне, — приказала Хири не терпящим возражения тоном.
Хэл встал рядом с ней на колени, потом осторожно опустился на нее и поцеловал, ощутив мгновенный отклик ее шелковистого тела.
Грохочущий прибой за стенами замка подхватил их и, закружив в бешеном водовороте, взметнул высоко-высоко, к самому небу.
Почти на рассвете Хири сказала, уткнувшись лицом в подушку:
— Наверное... это означает, что я не твоя сиделка... уже не сиделка.
Хэл, тяжело дыша, ответил:
— Наверное, так.
— Это хорошо, — сказала Хири, но тут же забыла все слова, снова оказавшись у него в объятиях.
С той ночи они спали в одной постели, и никто в замке, казалось, не выказывал ни малейшего неодобрения.
