Теперь у меня не оставалось выбора.
3
ПОБЕГ
Лучше быть убитым во время бегства, как обычно бывает с кабанами, чем принимать благородную оборонительную стойку наподобие оленя. Я расстегнул форму Салопа, стянул ее с мертвеца и, пытаясь не обращать внимания на влажное темное пятно спереди, надел на себя.
Я проверил кошельки у обоих и выругался сквозь зубы, обнаружив, что у Эрна ничего нет. Зато у Салопа было полно золота и серебра. Командир миротворцев был, наверно, из тех чванливых типов, которые считают, что платить — занятие для черни. Хотя, возможно, он был просто неисправимым охотником пожить за чужой счет.
Я взял и свои собственные монеты, кинжал, который дал мне Перак, а обманчиво невинную с виду смертоносную железную дужку сунул в карман.
Потом я надел оружейную перевязь Салопа, отодрал аксельбант от мундира Эрна, связал им ботинки Салопа, повесил себе на шею и был готов двинуться в путь. Затем я спохватился, взял украшенный драгоценными камнями кинжал Эрна и, еще немного подумав, эфес его шпаги, спрятав и то и другое под полу куртки.
Последнее, что я забрал с трупов, была оружейная перевязь Эрна. Я отцепил от нее ножны и повесил ее петлей себе на шею. Обдумав все три варианта побега, я выбрал тот, который казался мне самым простым, хотя именно этот путь грозил наибольшей опасностью для жизни.
Судя по положению солнца, мне предстояло выжидать еще более получаса, и я лишь надеялся на то, что Дубатс не придет, чтобы осведомиться, не нужно ли что-нибудь его командиру. Но Эрн вполне мог приказать не беспокоить его во время свидания с узником до особого распоряжения, поскольку ему, конечно, совершенно не хотелось, чтобы кто-нибудь пялил глаза на то, как он будет убивать заключенного.
Раздался сигнал горна, извещавший о том, что сейчас охранники соберутся во внутреннем здании и начальник тюрьмы начнет объявлять о взысканиях, поощрениях и всяких служебных мелочах, примет отчет ночной смены; затем произойдет проверка и смена постов, и свободная от караула часть гарнизона разойдется по столовым, находившимся в верхней части внутреннего здания. Но им еще предстоит узнать о моем бегстве и решить, как меня ловить, так что мне было бы лучше слишком не задерживаться.
Я выбрался из окна ногами вперед и начал спускаться по стене, сложенной из больших, грубо обработанных камней и походившей на настоящую скалу. Камни отделялись один от другого широкими щелями — поэтому я и выбрал этот вариант спуска. Кожа на пальцах рук и ног сразу же оказалась ободранной, но я старался не обращать на это внимания. Какой-нибудь хиллмен, скажем Йонг, смог бы пробежаться вверх и вниз по подобной скале, будучи в стельку пьяным, обнимая одной рукой похищенную девицу и, в придачу ко всему, распевая государственный гимн Кейта.
С меня хватило и того, что я не срывался, и это было лишь одной из тех забот, которые владели мною. Второй, куда более серьезной, было то, что кто-нибудь мог взглянуть на башню, увидеть там одетого в серое дурака, который вот-вот должен свалиться вниз, и поднять тревогу. Во всяком случае, солнце снижалось, и меня прикрыла тень. Однажды я решился взглянуть вниз и увидел на берегу Латаны мальчишку, пялившего на меня глаза. Я взмолился про себя, чтобы это оказался противный маленький бездельник, рассчитывающий увидеть, как я разобьюсь о камни, а не добрый почитатель Ирису, благословенная душа которого заставит его помчаться к сторожевому посту перед башней и сообщить о том, что происходит над головами у охранников.
Вероятно, он действительно, как я и надеялся, оказался более кровожадным, нежели бдительным, ибо до моего слуха не донеслось никаких тревожных криков, так что я решил выкинуть его из головы и полностью сосредоточился на спуске: вытягиваю одну ногу вниз, шарю там в поисках щели, обнаруживаю ее, затем переношу вес на эту ногу, убедившись предварительно, что пальцы не соскользнут, сгибаю ее и принимаюсь нашаривать следующую точку опоры другой ногой.
Прошло три или четыре столетия, прежде чем я решился снова посмотреть вниз. Я находился футах в тридцати надо рвом, и от воды меня отделяла полоса гладко отполированного камня, благодаря которой я в свое время решил, что мне не стоит волноваться из-за опасности нападения с этой стороны.
Грязно-зеленая вода производила поистине отталкивающее впечатление, и я очень надеялся на то, что никому не пришло в голову еще больше обезопасить башню, напустив в ров ядовитых водных змей. Но даже если никаких змей там не было, вид все равно был неприятным, и я как можно крепче вогнал пряжку ременной перевязи в трещину, чтобы отыграть у высоты еще несколько футов, спустился на руках до конца, глубоко вздохнул, посильнее оттолкнулся от стены и разжал руки.
Шум, сопровождавший мое падение в воду, мог бы соответствовать разве что грохоту, который издает играющий в океане кит, обрушиваясь в волны после высокого прыжка. Я пошел в глубину, не думая ни о грязной воде, ни о ее возможных обитателях. Падая, я сжался в комок, как поступал, когда еще мальчиком бездумно прыгал в незнакомые реки, не удосужившись проверить, нет ли там подводных камней, и быстро начал подниматься к поверхности.
Я находился примерно в тридцати футах от опущенного разводного моста, на котором торчали двое стражников. Они не могли не слышать моего падения.
— Помогите! — крикнул я сквозь воду, надеясь, что зеленая тина скроет мое лицо. — Помогите… я упал… я не умею плавать… — с этими словами я подплывал все ближе к ним, бестолково размахивая руками.
Один из стражников подошел к краю, наклонился, протянул мне руку — я вцепился в нее, как настоящий утопающий, — и вытащил меня на сушу, как пойманную рыбу. Но эта рыба не намеревалась попасть на сковородку; я перекатился, ударил спасителя ногой, и тот растянулся.
Второй, сообразив, кто находится перед ним, потянулся к своему оружию, но я, не теряя ни мгновения, вонзил кинжал Перака ему под ребра по самую рукоятку. Он разинул рот, но, не успев издать ни звука, умер. Я тут же обернулся и перерезал горло его напарнику, прежде чем тот успел прийти в себя. Вложив кинжал в ножны, я спрятал его под куртку. В одной руке я держал меч Салопа, а в другой его кинжал — он был подлиннее.
На другом конце разводного моста находились еще двое стражников, и они уже бежали ко мне, нащупывая на ходу рукояти мечей. Я сделал обманное движение мечом, проткнул живот первого кинжалом и, уже падающего, толкнул его под ноги товарищу. Тот подался назад, увидел угрожающее движение моего клинка, заверещал, как попугай, которого ухватили за хвост, и спрыгнул в ров.
Пока что все шло неплохо. Я миновал сторожевую будку, торопливо отодвинул засов на воротах, вышел наружу — сзади все еще не было слышно никаких криков — и даже потратил несколько мгновений на то, чтобы задвинуть засов на место, и даже несколько раз стукнул по петлям эфесом кинжала, надеясь, что это хоть немного заклинит ворота.
И вот я оказался на свободе — пусть хотя бы на мгновение, — на свободе на улицах Никеи! Я увидел того самого мальчишку, который все так же не сводил с меня глаз, почувствовал, что мне хочется кинуть ему монету за то, что он не вмешался, и пробежал мимо него. Он повернулся и стал глядеть мне вслед, все так же сохраняя безмолвие, а я успел мельком подумать: то ли он немой, то ли просто очень уж медлительный.
