Она застыла, боясь вздохнуть. Пантелеймон снежным барсом напружинился на другой стороне расщелины, готовый каждую секунду подхватить свою Лиру.
Мост держался чудом. Девочка сделала шажок, потом другой, и, чувствуя, как опора уходит у нее из-под ног, оттолкнулась и что было сил прыгнула вперед.
Мост с глухим уханьем обрушился в пропасть. Лира упала лицом в снег; когти барса Пантелеймона впились в ворот ее шубы, не давая девочке сорваться с края обрыва вниз.
С минуту она лежала неподвижно, потом открыла глаза и поползла вверх. Назад пути не было. Встав на ноги, она подняла руку над головой. Йорек на противоположной стороне расщелины поднялся на задние лапы и махнул ей в ответ, потом повернулся и, не оглядываясь, помчался вниз по склону в долину, где его панцербьорны сражались с тартарским отрядом миссис Кольтер. Он должен быть с ними. Он их повелитель.
Лира осталась одна.
Глава 23.
Мост к звездам
Ослепшими от слез глазами Лира смотрела Йореку вслед, пока он не скрылся из виду. Ее охватила страшная, гнетущая слабость. Она прижимала к груди Пантелеймона, ища у него поддержки и утешения, а он пушистой кошачьей мордочкой тыкался ей в лицо и в шею.
— Пан, миленький мой, родименький, — отчаянно всхлипывала девочка, — я не могу больше. Я устала. Я боюсь очень. Так далеко, сил ведь уже нет никаких. Мне страшно, мне так страшно! Пусть кто-нибудь другой, не я… Я не могу больше, правда, я больше не могу. Мы оба с тобой больше ничего не можем. Все равно ничего не получится. Слишком страшно. Я же не знала, что так страшно будет…
Зарывшись лицом в его теплую дымчатую шубку, Лира раскачивалась в такт рыданиям. Впервые за много дней она дала волю слезам. Безутешный детский плач эхом разносился над заснеженными просторами.
— Все зря, все, — причитала Лира, захлебываясь. — Все равно, если бы миссис Кольтер поймала Роджера, она бы его назад отдала, в Больвангар этот, или еще куда похуже. И меня бы все одно убила. Она меня ненавидит… Ну почему, почему все так? — Голос девочки пронзительно зазвенел. — Зачем они все это с детьми делают? За что они их так ненавидят? Как же можно ребенка, живого, маленького, разорвать на части? Ну скажи мне, скажи! КАК ЖЕ ТАК?
Она бешено трясла Пантелеймона, но у него не было ответа, он лишь всем телом прижимался к несчастной, обезумевшей девочке. Мало-помалу рыдания ее становились глуше, она потихонечку успокаивалась, словно бы приходила в себя, в прежнюю Лиру, пусть насмерть замерзшую, перепуганную, но прежнюю.
— Как бы я хотела… — вырвалось у нее, но продолжения не последовало. Хотеньем горю не поможешь. Что толку хотеть? Последний прерывистый всхлип — и все. Пора было двигаться дальше.
Луна к этому времени уже села, и темное небо, усеянное звездами, напоминало расшитый бриллиантами черный бархат. Но звездные лучи меркли рядом с ослепительной яркостью северного сияния. Никогда прежде оно не было столь пугающе великолепным. В диковинном призрачном танце одни картины сменяли другие, змеясь, изгибаясь, захлестывая небосвод, и за прозрачной завесой переливчатого мерцания вставал другой мир: волшебный залитый солнцем город, отчетливый, осязаемый…
Лира и Пан все выше и выше карабкались вверх по горной круче, а внизу без конца и краю простиралась холодная сирая земля. Далеко на севере лежало замерзшее море. Оно то вздымалось застывшими, будто в беге, гребнями — это смерзлись воедино гигантские ледовые глыбы, — то расстилалось ровной, как стекло, белоснежной гладью, далеко-далеко, до самого полюса и дальше; однообразное, унылое, безжизненное, равнодушное, белое-белое море.
На западе и на востоке громоздились горы. Зубчатые хребты сминались в складки, вековые снега покрывали обрывистые склоны, острые пики, отточенные ветром, словно лезвия, впивались в небо.
А на юге… На юге осталась дорога, по которой они пришли сюда. Лира с тоской всматривалась в даль, все надеясь, что увидит милого Йорека, верного своего друга. Тщетно. Лишь безмолвная белая равнина открывалась ее глазам, снежная пелена словно скрадывала и обгоревшие останки дирижабля, и алую кровь, и трупы убитых.
Пантелеймон филином взмыл в воздух.
— Они на вершине! Тут рядом! Лорд Азриел готовит свои приборы, а Роджер… он не может двинуться…
В этот момент северное сияние вдруг полыхнуло с такой силой, как вспыхивает яндарическая лампочка перед тем, как перегореть, а потом наступила полная темнота. Но Лира ощущала, что воздух полон смутных предчувствий, похожих на завязи еще не родившихся мыслей. Это была Серебристая Пыль. И внезапно эту обступившую ее со всех сторон темноту прорезал отчаянный детский крик:
— Лира! Лира!
— Иду! Я здесь!
Она рванулась вперед, спотыкаясь, падая, цепляясь за уступы, не чуя под собой ног от изнеможения, но все равно заставляя себя ползти по заснеженному склону туда, где звал ее тоненький голос.
— Лира! Где ты? На помощь!
— Я иду, — хрипела девочка. — Я уже совсем близко.
Рядом с ней карабкался Пантелеймон. В призрачном мерцании снегов он словно переливался из одного облика в другой: лев, горностай, орел, дикий кот, заяц, филин, барс, леопард — весь причудливый калейдоскоп образов, на которые он был способен, проступал сквозь Серебристую Пыль…
— Лира!
Взобравшись на вершину, девочка увидела площадку метров в пятьдесят шириной. Лорд Азриел скручивал вместе два провода, которые тянулись к перевернутым нартам, где, расставленные, как на лабораторном столе, серебрились кристаллами льда батареи питания и еще какие-то непонятные приборы. Тяжелая шуба сковывала его движения, на лицо падал свет от лигроинового фонаря. Рядом на снегу, словно застывший сфинкс, лежала, лениво поводя хвостом, красавица Стельмария, могучая лоснящаяся пума.
В зубах у нее билась малышка Сальцилия, альм Роджера.
Отчаянно пытаясь высвободиться, она рвалась и извивалась, каждую секунду меняя облик, становясь то кошкой, то собакой, то крысой, то птичкой, и все время звала своего Роджера, который был рядом, в нескольких метрах. Соединявшая их воедино незримая связь держала его, как якорь. Мальчик конвульсивно дергался, чтобы растянуть ее, разорвать, но тщетно. Он плакал от невыносимой боли и холода и все время звал свою Сальцилию и Лиру. Он хватал лорда Азриела за руки, валялся у него в ногах, молил, но тот не обращал на несчастного ребенка никакого внимания и лишь грубо отшвырнул его в сторону.
Они находились на самом краю обрыва. Над ними не было ничего, кроме непроглядной черной пустоты без конца и краю. Одинокая вершина словно бы нависла над трехсотметровой бездной, а там, внизу, лежало замерзшее море, но как же до него было далеко!
Вся эта картина сперва открылась Лириным глазам при свете звезд. Но когда лорд Азриел соединил провода, ей навстречу вновь полыхнуло ослепительное северное сияние. Казалось, будто в небе возникла яндарическая дуга невероятных размеров, высотой в тысячу миль и в десятки тысяч миль длиной. Послушная движению рубильника, она вспыхивала слепящим светом, который взмывал вверх и падал вниз, разливался волнами и низвергался каскадами.
