Но ведь душа его наверняка изнывала от страха за тебя. Берни Йогансен мне множество раз докладывал, что и магистр, и все профессора, и слуги в колледже любят тебя как родную и не остановятся ни перед чем, лишь бы ты была в безопасности. Магистр берег тебя как зеницу ока не только потому, что дал слово лорду Азриелу. Нет, он делал это ради тебя. Поверь, Лира, ему пришлось нарушить слово и отдать тебя миссис Кольтер, потому что он был уверен, что с ней ты будешь в большей безопасности, чем за стенами колледжа Вод Иорданских. И когда он решился отравить лорда Азриела, то и на это у него была причина. Наверное, то, чем твой отец занимался, ставило под угрозу колледж, а может, и не только колледж, а всех нас, весь наш мир. Пойми, детка, на плечи магистра легло страшное бремя, бремя принятия решений. И при этом, чтобы он ни выбрал, любой его шаг сулил только беду. Значит, надо было сделать такой шаг, который повлек бы за собой меньшее зло. Я Бога благодарю, что он меня от такого креста избавил.
Поэтому, когда подошло время расставания, магистр дал тебе этот прибор и попросил хранить его. Я только не знаю, почему он не научил тебя им пользоваться.
— Он сказал, что дядя Азриел преподнес веритометр в дар колледжу, — медленно сказала Лира, мучительно стараясь вспомнить точные слова старого магистра. — И тут он точно хотел мне что-то еще сказать, но в дверь постучали, и он… вздрогнул. Я не знаю, может быть, он имел в виду, что дяде Азриелу его тоже нельзя показывать?
— Может быть, да, а может, и нет, — загадочно отозвался Джон Фаа.
— Что ты такое говоришь, Джон? — спросил Фардер Корам недоуменно.
— Возможно, он хотел попросить Лиру разыскать лорда Азриела и вернуть ему веритометр. Ну, считайте, что так магистр пытался загладить свою вину перед ним, за это дурацкое отравление. Возможно, он думал, что лорд Азриел уже не представляет такой угрозы для человечества. Или, наоборот, надеялся, что с помощью веритометра он осознает степень этой угрозы и одумается. А еще может быть и такое: веритометр должен помочь лорду Азриелу бежать из плена. Ох, не знаю, не знаю… В общем, вот что, Лира, бери-ка ты этот прибор, да спрячь его понадежнее. Если уж ты смогла сохранить его в целости среди той каши, в которой оказалась, то я уверен, что он в надежных руках. Но помни, придет время, и он нам понадобится.
Джон Фаа аккуратно замотал веритометр в кусок черного бархата и подтолкнул его через стол к Лире в руки. Девочке так хотелось задать ему еще множество вопросов, но внезапно ее охватила странная робость перед этим великаном с пронзительными и в то же время добрыми глазами, так ласково смотревшими на нее из складок морщин.
Но один вопрос все-таки жег ее изнутри.
— А эта цаганка, моя кормилица, она кто?
— А ты еще не догадалась? Это же мамаша Коста, мать твоего приятеля Билли. Раньше-то она не могла тебе открыться, я запретил. Но я думаю, она знает, о чем мы сейчас с тобой разговариваем, так что прятаться больше нет причин. Давай-ка, детка, беги к ней. Тебе есть над чем поразмыслить. Через три дня цагане снова соберутся на сход, тогда мы все узнаем и договоримся, что делать будем. Спокойной ночи, Лира.
— Спокойной ночи, господин Фаа. И вам спокойной ночи, Фардер Корам.
Лира поклонилась как можно вежливее, цапнула со стола веритометр и вышла из комнаты, прижимая его к груди. Пантелеймон пристроился у нее под мышкой.
Оба старца с улыбкой смотрели ей вслед. На пороге маячила внушительная фигура мамаши Коста. И, словно не было этих десяти лет, старая цаганка могучими руками подхватила дитятко свое ненаглядное, крепко ее расцеловала и понесла укладывать спать.
Глава 8.
Разочарование
Не один день понадобился Лире, чтобы свыкнуться со своим так внезапно обретенным прошлым. Одно дело понять, что лорд Азриел — твой папа, и уж совсем совсем другое дело привыкнуть к мысли, что маму твою, оказывается, зовут миссис Кольтер. Узнай Лира об этом пару месяцев назад, радости ее не было бы предела, а сейчас об этой радости и вспоминать было неловко.
Но, зная нрав нашей героини, трудно представить себе, что сомнения долго грызли ее душу, ведь Мшистые Болота сулили столько упоительных открытий, к тому же вокруг бегали цаганские ребятишки, воображение которых просто необходимо было поразить. Так что не прошло и трех дней, как Лира стала заправским флотоводцем (по крайней мере, в своих собственных глазах) и, сидя в плоскодонке, изливала на лохматые головы своей босоногой свиты невероятные истории о приключениях могущественного родителя, томящегося ныне в плену у злодеев-недругов.
— Один раз к нам, в колледж Вод Иорданских, прибыл турецкий посол. А ему еще раньше самый главный султан приказал моего папу отравить и дал для этого перстень с ядом. Вот когда стали подавать вино, он, как будто бы случайно, протянул руку над бокалом моего папы и украдкой всыпал в него яд. Причем сделал это так ловко, что никто и не заметил, кроме…
— А что это был за яд? — недоверчиво спросила худенькая девчушка.
— Очень сильный яд, одной турецкой змеи, — врала Лира без запинки. — Сперва ей играют на дудочке, чтобы усыпить бдительность, и когда у змеи глаза начинают закрываться, они ей — раз! — и подсовывают губку, пропитанную медом. Змея ее кусает, а мед-то липкий, вот она зубы вытащить и не может. Тогда турки змею ловят и выдаивают из нее яд, как все равно молоко из коровы. Так вот, мой папа, он сразу заметил дьявольскую хитрость турка. Тогда он встает и говорит: “Джентльмены, я предлагаю тост за узы дружбы, которые связывают колледж Вод Иорданских и колледж Измира”. (Ну, это такой колледж в Турции, к нему посол принадлежал.) “И в знак нашей дружбы, — продолжает папа, — и добрых намерений я предлагаю господину послу обменяться со мной бокалами”. Посол как побледнеет, его же в угол загнали. Он и отказаться не может, это же обида смертельная, и пить из папиного бокала не хочет, потому что там яд. От волнения прямо за столом в обморок и упал. А потом очнулся, а они все сидят и смотрят на него внимательно. Так что выхода у него не было: либо выпить яд, либо во всем признаться.
— И что же он сделал? — испуганно спросил кто-то из слушателей.
— Ясное дело, яд выпил. И ровно через пять минут умер в ужасных муках.
— А ты что, прямо сама видела, как он мучился?
— Нет, девчонок за магистерский стол не пускают. Я уже потом труп видела. Страшный! Вся кожа сморщилась, все равно как печеное яблоко, и глаза из орбит вылезли, честно, их пришлось назад запихивать.
И дальше все в таком же роде.
А тем временем по окраинам Мшистых Болот сновали полицейские. Они стучались в двери домов, рыскали по чердакам и сараям, скрупулезно изучали каждую бумажку и допрашивали любого, кто мог видеть маленькую светловолосую девочку.
В Оксфорде облавы особенно ужесточились. В колледже Вод Иорданских не было ни единого сундука, ни единой бочки, в которую бы не заглянули полицейские. И то же самое творилось в колледжах Святого Михаила и Архангела Гавриила, пока наконец почтенные ученые мужи не разразились совместной петицией о беспардонном нарушении священных привилегий Университета. До Лиры же вести о хаосе, в который она ввергла страну, доходили только в форме нескончаемого гула аэродвигателей. В небе над Мшистыми Болотами без конца барражировали дирижабли, но увидеть их снизу было невозможно из-за густой облачности. Существовало даже специальное распоряжение, предписывающее пилотам летать над Мшистыми Болотами только на строго определенной высоте. Но мало ли что они там с этой высоты увидят? Вдруг у них на борту какие-нибудь хитроумные шпионские приборчики? Нет уж, куда благоразумнее было, едва заслышав шум двигателя, нырять в какое-нибудь укрытие или прятать приметные пшеничные косички под клеенчатую зюйдвестку.
