– Не останавливайся, – сказала она.
Он двигался в ее ритме, а потом удвоил темп, когда она стала двигать бедрами навстречу его пальцам с такой силой, что они погрузились до костяшек. Грилло смотрел на нее, и капли его пота падали ей на лицо. Не открывая глаз, она подняла голову и облизала его лоб и вокруг рта – не целуя его, а скорее смачивая слюной.
Наконец он почувствовал, как ее тело напряглось, и она схватила его руку, останавливая движение, дыша мелко и часто. Ее хватка, от которой на руке Грилло выступила кровь, ослабла, голова упала на подушку. Эллен сразу успокоилась и стала такой же мягкой, как в первые минуты их близости. Грилло скатился с нее. Его сердце колотилось о стенки грудной клетки, отдаваясь в висках.
Они лежали так долго. Он не знал, прошли секунды или минуты. Первой пошевелилась она – села и завернулась в платье. Это движение заставило Грилло открыть глаза.
Эллен завязала пояс и направилась к двери.
– Подожди, – сказал он. Дело было не закончено.
– В следующий раз, – сказала она.
– Что?
– Ты слышал, – последовал ответ. – В следующий раз.
Он встал, опасаясь, что теперь его возбуждение покажется ей смешным. Грилло рассердил ее отказ продолжать. Она смотрела с легкой улыбкой.
– Это только начало, – сказала она, растирая шею в тех местах, где он ее укусил.
– И что мне теперь делать?
Она открыла дверь. Прохладный ветерок повеял ему в лицо.
– Оближи пальцы.
Он вспомнил про раздавшийся звук и ожидал увидеть удирающего от замочной скважины Филипа. Но там никого не было.
– Кофе? – спросила она и, не дожидаясь ответа, направилась на кухню. Грилло стоял и смотрел ей вслед. Его тело, ослабленное болезнью, отреагировало на прилив адреналина – конечности мелко задрожали.
Он слушал звуки приготовления кофе: плеск воды, звяканье чашек. Ни о чем не думая, он поднес пальцы, пахнущие ею, к своему носу и к губам.
IV
Юморист Ламар вылез из лимузина перед домом Бадди Вэнса и попытался согнать с лица улыбку. Ему и в лучшие времена такое удавалось с трудом, а теперь, когда его старый партнер умер и осталось так много непрощенных обид, это оказалось практически невозможно. Каждое действие рождает реакцию, и реакцией Ламара на смерть была улыбка.
Он читал однажды о происхождении улыбки. Какой-то антрополог выдвинул теорию, что улыбка была сложным проявлением реакции человекообразной обезьяны на нежеланных членов племени – на больных и слабых. Она означала: «Ты для нас помеха. Убирайся». Из этого отвергающего мимического жеста родился смех – оскал, обнажающий зубы.
В сущности, он выражал презрение, утверждал слабость объекта насмешки – кого-то, кого гнали прочь подобными гримасами.
Ламар не знал, насколько теория подтверждалась фактами, но он достаточно долго проработал на эстраде, чтобы находить ее вполне правдоподобной. Как и Бадди, он сделал себе состояние, изображая дурака. По его мнению, разница между ними состояла в том (и многие друзья с ним соглашались), что Бадди и вправду был дурак. Это не значит, что Ламар не тосковал по Вэнсу. Они работали вместе четырнадцать лет, и после ухода бывшего партнера Ламар чувствовал себя несчастным, хотя в последнее время они были в ссоре.
Поэтому Ламар лишь однажды, и то случайно, встречался с прекрасной Рошелью – на благотворительном приеме, где Ламар и его жена Тэмми оказались за соседними столиками с Бадди и его «невестой года». Это определение Ламар несколько раз использовал в своих шоу, и оно неизменно вызывало бурю хохота. За обедом ему удалось перекинуться с Рошелью парой слов, когда жених удалился освободить мочевой пузырь от выпитого шампанского. Разговор получился коротким – едва Ламар увидел, что Бадди его заметил, он сразу вернулся на место. Видимо, ему удалось произвести впечатление на Рошель, раз она лично ему позвонила и пригласила в Кони-Ай на вечер памяти. Он убедил Тэмми, что ей будет скучно на поминках, и приехал на день раньше, чтобы побыть наедине с вдовой.
– Прекрасно выглядишь, – сказал он, переступая порог особняка.
– Могло быть хуже, – ответила Рошель.
Ламар понял ее ответ только через час, когда она рассказала, что прием назначил сам хозяин дома.
– Ты имеешь в виду, что он знал о своей смерти?
– Нет. Я имею в виду, что он вернулся.
Если бы он был пьян, то ответил бы на это какой-нибудь старой шуткой. Но он понял – она говорит абсолютно серьезно, и обрадовался, что трезв.
– Ты имеешь в виду… его дух?
– Вполне подходящее слово. Я точно не знаю. Я не верующая и не знаю, как это объяснить.
– Ты же носишь распятие, – заметил Ламар.
– Оно принадлежало моей матери. Раньше я никогда его не надевала.
– А почему надела сейчас? Ты чего-то боишься?
Она налила им обоим водки и выпила. Для алкоголя рановато, но ей нужно было расслабиться.
– Да, пожалуй.
– И где Бадди сейчас? – спросил Ламар, удивляясь, как ему удается сохранить серьезное выражение лица – В смысле… он в доме?
– Не знаю. Он пришел среди ночи, сказал, что хочет устроить прием, потом ушел.
– А чек он оставил?
– Я не шучу.
– Извини. Ты права.
– Он сказал, что хочет, чтобы все пришли и отпраздновали его смерть.
– Выпью за это. – Ламар поднял свой стакан. – Где бы ты ни был, Бадди. Сколь! *
[7]
Он выпил, потом извинился и вышел в туалет. Интересная женщина, думал он по пути, хотя и не в себе. Похоже, слухи верны, она точно сидит на таблетках, но он и сам не без греха. Укрывшись в ванной черного мрамора, где по стенам были развешаны злобные маски, он сделал несколько дорожек кокаина, вынюхал и расслабился. Его мысли вернулись к красавице, оставшейся внизу. Он возьмет ее. Может, даже в постели Бадди, а после – вытрется его полотенцем.
Отвернувшись от своего глупо ухмыляющегося отражения, он вышел за дверь на лестничную площадку. Интересно, какая у Бадди спальня? Может, там зеркальный потолок, как в публичном доме в Туссоне, где они однажды побывали вместе, и Бадди сказал, стягивая резинку со своего члена «Когда-нибудь, Джимми, у меня будет такая же спальня».
Ламар заглянул в полдюжины дверей, пока не обнаружил хозяйскую спальню. Там, как и во всех остальных комнатах, царил карнавал. Зеркала на потолке не было, но кровать стояла большая. Для троих – любимое число Бадди. Уже собираясь уходить, он услышал, как в смежной ванной льется вода.
– Рошель, это ты?
