– Какой ужас! – сокрушался Камень. – Поверить
не могу, что с Родиславом такое случилось. Ну, секретарши и адвокатессы по
случаю – это, конечно, неприятно, но вполне объяснимо. Но такое! Ты меня
расстроил, Ворон. Ах, как ты меня расстроил!
– А я, думаешь, сам не расстроился? – Ворон и в
самом деле чуть не плакал. – Твой Родислав изменил моей Любе. Да будь моя
воля, я бы его с потрохами склевал! И она из-за него мучается, бедняжка, и еще
Олег этот масло в огонь подливает, к измене склоняет. Если и Люба теперь
изменит Родиславу – я этого не переживу! Я брошу тогда этот сериал на
полдороге, черт с ним, не буду досматривать, а то у меня сердце не выдержит.
– Какая семья была! – поддержал его Камень. –
Образцовая, показательная, хоть картины с них пиши. Всем на зависть! И такая
пошлость… Нет, это просто уму непостижимо! Такая любовь, такое взаимное
доверие, такая теплота – и вдруг на тебе, какая-то Лиза, какой-то Олег. В
голове не укладывается.
Они долго сетовали на превратности судьбы, потом чуть не
поссорились, выясняя, кто именно, Люба или Родислав, виноват в том, что такой
чудесный брак дал трещину. Ворон, естественно, отстаивал интересы Любы и с
пеной у клюва доказывал, что виноват Родислав, потому что первым начал изменять
жене, Камень же твердо стоял на том, что в любой супружеской измене виноваты
оба супруга, ибо если один из них ищет чего-то на стороне, стало быть, другой
ему этого недодает, и, таким образом, с Любы вину тоже снимать нельзя. Ворон не
соглашался, злобно каркал, бил Камня клювом по боку, размахивал крыльями у него
под носом, в то время как Камень считал свой подход диалектическим и, как
истинный философ, отстаивал свою позицию, апеллируя к различным категориям
этики.
Ворон выкричался, охрип и улетел смотреть дальше, а Камень
немедленно призвал на помощь Змея.
– Что скажешь? – требовательно вопросил он.
Змей немного подумал, потом подполз поближе и улегся,
образовав вокруг Камня толстое зеленоватое переливчатое кольцо.
– Ничего однозначного тебе не скажу. Ты – философ, тебе
и решать. Могу только добавить некоторые детали, которые наш когтистый источник
информации упустил. Ты его не ругай, он все это видел, ничего не пропустил,
просто он у нас с тобой глуповатый и не понимает, какие это важные вещи.
– Например, что? – живо заинтересовался Камень.
– Ну, например, то, что у Любы в ванной полотенца
четырех цветов. У Родислава темно-красные, у Николаши светло-зеленые, у Лели
розовые. А теперь угадай с трех раз, какого цвета полотенца у самой Любы.
– Голубые, – брякнул наугад Камень.
– Не угадал. Вторая попытка.
– Черные.
– Третья попытка.
– В цветочек! Или в полосочку. В общем, разноцветные.
– Опять мимо. У Любы, мил-друг, полотенца белые. Как в
гостинице или в больнице. И это при том, что подружка Аэлла все годы постоянно
делает им подарки в виде импортного постельного белья и полотенец, так что этим
добром семья обеспечена во всех цветовых вариантах и на долгие годы вперед. Ты
понимаешь, что это означает?
– Нет. А что это означает?
– Да то, что она не хочет ничем никому мешать, ничем выделяться,
чтобы никого не раздражать. Она даже отказалась от цвета полотенец, чтобы ее
цвет, не дай бог, кому-то глаз не резанул. Она старается быть как можно более
незаметной в своей семье, не в том смысле, что ее не должны замечать, а в том,
чтобы никому не помешать и для всех быть удобной и комфортной. Она стремится ни
для кого не быть раздражителем – вот так я бы сформулировал.
– Думаешь? – с сомнением произнес Камень.
Теория Змея показалась ему какой-то, прямо скажем,
сомнительной.
– Уверен. Придумай другое объяснение, почему женщина,
имеющая в своем распоряжении полшкафа разных полотенец всех мыслимых расцветок
и рисунков, выбирает для себя казенный белый цвет. Придумай – и я с готовностью
буду его обсуждать. А пока ты думаешь, я тебе еще одну детальку нарисую. Вот ты
знаешь, какую музыку Люба любит?
– Понятия не имею. Ворон ничего об этом не говорил.
– Ну еще бы! Наш оперенный корреспондент сам в музыке
ни черта не смыслит, поэтому внимания на нее не обращает. Так вот, Люба у нас
любит Скрябина, Прокофьева и джаз.
– И что с того? – не понял Камень, который о
музыке знал только понаслышке, сам никогда ее не слыхал и слабо представлял
себе, о чем могут говорить музыкальные пристрастия людей.
– А Родислав классическую музыку не приемлет вообще, он
любит рок и советскую авторскую песню, ну там Окуджаву, Высоцкого, Галича,
Клячкина, Кукина, Городницкого и иже с ними.
– А, этих знаю, – обрадовался Камень. – Мне
Ворон пел. Со слухом у него, конечно, не так чтобы очень, так что мелодию я
оценить не могу, но стихи помню. И насчет рока тоже что-то помню, живьем, само
собой, не слыхал, но Ворон рассказывал. Ну так что же?
– А то, что Родислав Скрябина, Прокофьева и джаз на дух
не выносит, не понимает, но, как бы сказать… стесняется, комплексует из-за
того, что не понимает и не любит, потому что принято считать, что все
культурные люди должны любить Скрябина и Прокофьева, а продвинутые должны
обязательно тащиться от джаза. А он, понимаешь ли, не любит и не тащится, вот
ведь беда какая. Так Люба покупает пластинки с той музыкой, которая ей
нравится, прячет в бельевой шкаф и слушает, когда Родислава дома нет. Чтобы он,
не дай бог, не начал раздражаться. А при нем делает вид, что ей эти «Зеппелины»
и «Юрай Хипы» нравятся, вместе с ним слушает, когда ему приспичит музычкой
побаловаться.
– Н-да-а, – протянул Камень озадаченно. – Вот
не подумал бы, что у них так далеко все зашло. Это же получается, что Люба себе
во всем на горло наступает, только бы быть для всех белой и пушистой, а
Родислав и остальные этим пользуются, так, что ли?
– Именно так, – подтвердил Змей. – И только
благодаря этому их семья производит на всех впечатление благополучной, а Люба
считается идеальной женой.
– Что значит «считается»? – недовольно заметил
Камень. – Она и есть идеальная жена. Да, это трудно – наступать себе на
горло во всем, но зато это позволяет Любе быть такой женой, о какой мечтает
каждый человеческий самец. Скажешь, нет?
– Ну почему же? – усмехнулся Змей. – Скажу
твердое «да». Вопрос в том, правильно ли это.
– Что – правильно? Быть идеальной женой? Конечно,
правильно.
– Да с этим-то я не спорю. Вопрос в другом: правильно
ли иметь такой идеал жены, что женщине приходится давить саму себя, чтобы ему
соответствовать. Идеал-то кто придумал? Мужики. В смысле человеческие самцы.
Они его под себя придумывали, понимаешь? Создали такую модель, какая им удобна
для существования, и внедрили в сознание человеческих самок: дескать, вот вам
образец для подражания, а если вы не соответствуете, то и не обижайтесь тогда,
что мы вас бросаем и жить с вами не хотим. А женщин они спросили, когда модель
свою придумывали, могут ли женщины быть такими? Не спросили.
