– Любаша, ты спишь? – шепотом позвал он.
– Нет.
– Можешь со мной поговорить?
– Конечно.
– Ты меня презираешь?
Люба приподнялась на локте и посмотрела на мужа.
– Ну что ты, Родинька. За что мне тебя презирать?
– За все это… Ты не думай, я очень люблю наших ребят, и
я не буду любить их меньше. Просто пойми, Лиза тоже имеет право на ребенка, я
не могу ее ограничивать…
– Ну что ты, – повторила она, – ты очень
хороший отец, и я это знаю и не сомневаюсь в тебе. Ты и Лизиному ребенку будешь
хорошим отцом, ты будешь о нем заботиться, будешь помогать, я не стану тебе в
этом мешать.
– Спасибо тебе. Я еще хотел спросить…
– Да?
– У тебя с тем парнем… Ну, я заметил, что ты перестала
задерживаться после работы. Вы где встречаетесь?
– Мы не встречаемся больше.
– Почему?
Он резко поднялся и сел в постели.
– Вы поссорились?
– Нет, просто все закончилось.
– Но почему?
– Потому что это не может длиться вечно. Все
когда-нибудь заканчивается.
Люба говорила спокойно, и Родислав не мог понять, переживает
она разрыв с любовником или относится безразлично.
– Он тебя бросил? Или ты его?
– Он меня не бросал. Мне стало скучно с ним. С тобой
мне всегда есть о чем поговорить, что обсудить, а с ним мне и разговаривать-то
не о чем. Молодой, глупый. Нас с тобой многое связывает, у нас общее прошлое,
общие дети, общие друзья, а с ним меня не связывает ничего.
– Кстати, о друзьях, – спохватился
Родислав. – У Андрея послезавтра день рождения, он нас ждет. Пойдем?
– Конечно, обязательно пойдем. А что с подарком?
– Не знаю. – Он поежился и снова улегся под
одеяло. – Такой холод стоит, что я даже подумать не могу, чтобы ездить по
магазинам выбирать подарок. А ты как думаешь?
– Я что-нибудь придумаю, ты об этом не беспокойся.
Андрей не говорил, кого он еще позвал?
– Аэллу, как всегда. Если у нее сейчас кто-нибудь есть,
то она с ним и придет, а если нет – тогда одна. Больше, кажется, никого,
Андрюха не любит больших сборищ. Любаша, ты Аэлле не говорила про нас с тобой?
– Нет, что ты. Мы же с тобой договорились, что никто не
должен знать. А ты? Ты Андрею сказал?
– Нет. Никому не говорил. Лиза, в общем, в курсе, она же
видит, что я свободно прихожу к ней ночевать, и догадывается, что у нас не все
гладко. А больше никто.
– Ну и хорошо. И не нужно никому ничего знать. Спи,
Родинька. Все будет хорошо.
Он плотнее закутался в одеяло, но от оконных стекол веяло
таким холодом, что впору было спать в одежде. Родислав включил лампу, вылез из
постели, прошлепал к шкафу, достал майку и теплый свитер. Сняв пижамную куртку,
оделся потеплее и снова улегся.
На этот раз ему удалось уснуть.
* * *
– Алка, ты неисправима, – рассмеялся Андрей
Бегорский, потягиваясь в постели. – Почему тебя всегда тянет на умные
разговоры, когда можно просто поваляться и помолчать?
Аэлла Александриди в кружевном воздушном пеньюаре сидела в
кресле, стоящем посреди спальни, и пила вино из бокала на высокой тонкой ножке.
Несмотря на трескучие морозы, в комнате было очень тепло – Аэлла расставила по
всей квартире электрические обогреватели. «Я же южанка, – с милой улыбкой
говорила она. – В вашем климате мне всегда холодно».
– Ни один уважающий себя интеллигент не имеет права не
интересоваться «Метрополем», – высокомерно заявила она. – Конечно,
куда тебе, простому инженеру, это понять. Аксенов, Фазиль Искандер, Высоцкий,
Ахмадулина – для тебя эти имена пустое место. Ты всегда был безграмотным.
– Ну, не скажи. «Затоваренную бочкотару» Аксенова я
читал и, помнится, очень веселился. Стихи Ахмадулиной тоже слышал, в «Иронии
судьбы», Пугачева пела. Про Высоцкого я уж молчу, его творения вся страна
знает. Так что я не безнадежен, – засмеялся Андрей. – А тебя по-прежнему
тянет на все элитарное, недоступное большинству, да?
– При чем тут элитарность!
– Ой, Алка, я же тебя столько лет знаю! Что ты мне
вкручиваешь? Что я, не понимаю, что для тебя важно?
– Ну, и что же для меня важно? – надменно спросила
Аэлла.
– Чтобы то, что у тебя есть, или то, что ты знаешь,
было недоступно простому большинству. У тебя все должно быть самое редкое или
самое лучшее. Алка, не выпендривайся, я тебя насквозь вижу. И перестань пить
вино, я терпеть не могу, когда от женщины пахнет алкоголем. Бросай свой умный
вид, снимай свою кружевную тряпочку и иди сюда.
Аэлла отставила бокал с вином и легла рядом с ним.
– Андрюшка, ну почему я все тебе прощаю, а? Никому не
позволяю так с собой обращаться, как тебе. Никто не смеет называть меня Алкой.
А ты, паразитская морда, смеешь!
– Ты питаешь ко мне слабость, – усмехнулся
он. – Впрочем, как и я к тебе. Ведь знаю, что ты кукла расфуфыренная, а
все равно мне тебя жалко.
– Тебе?! – Аэлла изобразила возмущение и
набросилась на него с кулачками. – Меня?! Жалко?! Да как ты смеешь,
несчастный инженеришко! Кто ты такой, чтобы меня жалеть?
Она колотила его поверх одеяла, а Бегорский делал вид, что
уворачивается. Эта сцена повторялась из раза в раз с различными вариациями:
повод для нее бывал каждый раз новым, но результат – одним и тем же. Аэлла
сердилась и била его, а он смеялся и просил пощады.
– Не смей называть меня расфуфыренной куклой! Я – один
из лучших в стране пластических хирургов, а ты – никто. Я – красивая и богатая
свободная женщина, а ты…
– А я некрасивый и небогатый инженер, но тоже, между
прочим, свободный и тоже один из лучших в своем деле. Так что разница между
нами невелика.
– Я делаю тебе одолжение, позволяю приехать сюда и лечь
в эту постель!
– Я тоже делаю тебе одолжение, приезжаю и утешаю тебя,
несчастную, и жалею, и ублажаю, когда больше некому это сделать. Все, Алка,
кончай драться, ты мне последние волосенки повыдергаешь!
– Сдаешься?
– Сдаюсь. И в знак моего полного поражения пойди
приготовь мне поесть.
Аэлла покорно вставала и шла на кухню. Она умела вкусно
готовить, но делала это крайне редко, предпочитая покупать готовую еду в
кулинариях при дорогих ресторанах – доходы позволяли. У нее в холодильнике
всегда были на выбор три-четыре салата и парочка мясных изделий.
– Что тебе пожарить, куриные котлеты или
ростбиф? – крикнула она из кухни.
– Сосиски свари! – громко ответил Андрей.
