– Ничего себе! – присвистнул Камень. – И как
это сказалось на семейном бюджете Романовых?
– Да плохо сказалось, ясен перец. Люба начала со
страшной силой на всем экономить, но ведь на детях экономить нельзя, им фрукты
нужны, соки разные, одежда, они ж растут не по дням, а по часам, значит, надо
экономить на себе и на муже. Вот где уроки Анны Серафимовны пригодились!
Люба-то моя из ничего конфетку может сделать, никто сроду не догадается, что
такой шикарный стол на три копейки накрыт. В общем, с питанием она кое-как
выкручивалась, а вот чтоб кофточку себе новую купить или даже колготки – это
нет. Зашивала и старые донашивала. Кстати, я посмотрел, как она колготки
зашивала, – чуть с ветки не рухнул! Знаешь, чем она шила?
– Ну, чем? Иголкой, наверное, чем же еще.
– Да это понятно, что иголкой! А в иголке-то что?
– Ну, нитка. Чего ты привязался? – огрызнулся
Камень.
– Щас! Нитка. Не нитка, а волос. Она волос у себя из
головы выдергивала и в нитку вдевала, получается тонко, и цвет подходящий,
ничего не видно, если аккуратно зашивать. Представляешь?
– Нет, – честно признался обалдевший
Камень, – не представляю. А что, нельзя было тонкие нитки купить? Это тоже
дефицит?
– А то! В те времена в СССР почти все было дефицитом.
Толстых ниток навалом, а тонких, чтобы колготки зашивать, – наищешься. С
продуктами тоже беда, самые простые в магазине есть, а как что получше – так
только по блату или в пайках. Колбаса на прилавке только вареная, копченых и
особенно сырокопченых не достать, сыра два сорта, да и то не каждый день, в
общем, караул. Майонез в баночках за тридцать шесть копеек – и тот не купить
просто так, надо ловить, когда выбросят.
– Куда выбросят? На помойку?
– На какую помойку, лопух ты палеолитный! На прилавок
выбросят. Это термин тогда такой был – выбросить. Значит, продавать.
– Ах вон чего, – протянул Камень. – Так и
говори.
– Я и говорю. Хорошо еще, что у Любы на заводе пайки
хорошие давали, и у Родислава в Академии тоже, но самые лучшие пайки были в
Министерстве, где Головин служил. Он все время дочери продукты подбрасывал. И
вообще, после смерти жены он полностью сосредоточился на двух вещах: на службе
и на семье дочери. Звонит по три раза в день, про все спрашивает, все вызнает,
всем руководить пытается. Задушил прямо своей любовью, продохнуть невозможно.
Люба, конечно, радуется, что отец в депрессию не свалился, но, с другой
стороны, она от такого тотального контроля давно уже отвыкла. Ну, одним словом,
ничего, как-то все устаканилось, хотя Люба все время в страшном напряжении:
вдруг отец заметит, что с деньгами что-то не то. Она же знает, какой он
глазастый и памятливый, она до сих пор не забыла, как просила у отца пятнадцать
лет назад билет в театр для Андрея Бегорского и оказалось, что Николай
Дмитриевич прекрасно знает Андрея понаслышке и даже помнит, что тот увлекается
шахматами, хотя самого Андрея ни разу в глаза не видел. В общем, боялась она
ужасно. У него память-то отличная и глаз приметливый, он же не мог не замечать,
что дочь за несколько месяцев ни одной обновы ни мужу, ни себе не купила. Так она
знаешь что делала? То и дело просила у Аэллы какую-нибудь тряпочку, якобы ей
куда-то там надо и надеть нечего, надевала при отце, а потом возвращала Аэлле.
Так и выкручивалась. Значит, Лиза родила девочку в конце июля, лето прошло,
осень, советские войска вошли в Афганистан, наступил восьмидесятый год, зиму
перезимовали, весна наступила, а там и май месяц, когда у маленького Николаши
день рождения. Вот тут-то все и случилось.
– Что случилось? – встрепенулся Камень.
– А все, – загадочно ухмыльнулся Ворон. –
Наступил день, который перевернул всю их жизнь.
* * *
В эту ночь Родислав Романов очень нервничал, возвращаясь от
Лизы, – с вечера раскапризничалась маленькая Леля. Конечно, родители сами
виноваты, не надо было брать ее с собой в кино, но девочка так просила взять
ее, она так не хотела оставаться дома в субботу вечером, когда не нужно делать
уроки – в младших классах уроки на понедельник еще не задавали, давая малышне
возможность от души отдохнуть в выходной. Люба и Родислав собирались посмотреть
новый фильм Андрея Тарковского «Сталкер», о нем много говорили те, кто уже
видел картину, и кинофильм шел как раз в ближайшем кинотеатре. Леля готова была
разрыдаться от обиды, что ее в субботу вечером оставляют дома одну – Николаша
убежал с друзьями по своим мальчишеским делам, – и пришлось взять ее с
собой.
Уже во время сеанса Люба почувствовала, что они с мужем
совершили ошибку. Не надо было брать ребенка на такое серьезное и страшное
кино. Мрачные пейзажи, странная девочка с повязанной платком головой, обладающая
необычным даром, трагические переживания героев, загадочные слова персонажей –
все это оказало на Лелю сильное воздействие. Сперва она была задумчивой, потом
стала подавленной, а к тому моменту, когда Люба стала укладывать ее спать, Леля
заявила, что боится, что у нее перед глазами все время стоит та странная
девочка в платке, которая может взглядом двигать стакан, и еще кучи мусора и
огромные куски колючей проволоки. Девочка в конце концов уснула, но Люба
несколько раз заходила в детскую и видела, что сон у малышки беспокойный, она
ворочается и постанывает.
– Может быть, ты можешь сегодня не ездить к
Лизе? – робко спросила она мужа. – Я боюсь, Лелька в любой момент
может увидеть во сне что-то страшное, проснется и прибежит к нам, а тебя нет.
– Я не могу, Любаша, – виновато произнес
Родислав. – Я ей обещал приехать и дать немножко отдохнуть, она ведь
совсем не спит из-за Дашки. У Лизы уже руки отваливаются все время носить
девочку, а она успокаивается только на руках. Пойми меня.
– Конечно, конечно, – вздохнула Люба.
– Я постараюсь вернуться пораньше, – пообещал он.
– Спасибо.
Но вернуться пораньше не получилось, он смог вырваться от
Лизы только в три часа ночи, когда десятимесячная Даша наконец угомонилась.
Ночные дороги были пустынны, и на своих новеньких «Жигулях» Родислав быстро
домчался от дома на улице Маршала Бирюзова до своего дома на Юго-Западе Москвы.
Он вышел из машины, стараясь не хлопать дверцей – май стоял
теплый, и все спали с открытыми окнами, а ему совсем не хотелось внезапным шумом
разбудить кого-нибудь из соседей или, что еще хуже, чутко спящую дочку. Войдя в
подъезд, Родислав решил, как обычно, не пользоваться лифтом – в ночной тишине
гул и скрежет слышны очень хорошо – и пошел на четвертый этаж пешком. Едва он
начал подниматься, как услышал, как на третьем этаже открылась и захлопнулась
дверь одной из квартир и раздались торопливые шаги. «Черт, как некстати, –
подумал он. – Сейчас меня увидит кто-нибудь из соседей, разговоры пойдут.
И спрятаться негде». Он начал быстро прикидывать, не спуститься ли ему вниз и
сесть в лифт, пока его не заметили, но в эту секунду мимо него промчался
совершенно незнакомый молодой мужчина с перекошенным от ужаса лицом. Одежда его
была в беспорядке, рубашка только накинута на обнаженный торс и не застегнута,
волосы растрепаны, лицо бледно-зеленое, словно он увидел привидение. Родислав
посторонился, пропуская его на узком лестничном пролете: ему пришлось буквально
вжаться в стену, чтобы незнакомец не сшиб его с ног. «Слава богу, он не из
наших жильцов. Или из наших? Во всяком случае, я с ним не знаком, будем
надеяться на то, что и он меня не знает и ни с кем не станет обсуждать», –
с облегчением подумал Родислав и стал подниматься на свой этаж.
