Почему-то в этот момент Кемарская забыла о своей любимой
присказке «мы не нищие».
– Вы не отчаивайтесь раньше времени, – успокаивала
ее Люба. – Завтра будет суд, и, может быть, Геннадия признают невиновным и
оправдают.
– Да как же его признают невиновным-то, если он
виноват?! – восклицала Татьяна Федоровна. – Ведь он же убил, ирод
проклятый!
– Ну, мало ли как бывает. Может быть, адвокат найдет
свидетелей, которые подтвердят, что Геннадий не убивал.
– Да как же не убивал, когда убил!
– Мы с вами этого не знаем, – мягко уверяла ее
Люба. – Нас с вами там не было, и мы своими глазами ничего не видели.
– Да нечего мне своими глазами-то видеть, я и так все
знаю! – заявила Кемарская.
Наконец она наговорилась всласть и ушла к себе на второй
этаж.
– Спасибо тебе, Родинька, что вызвался пойти завтра с
ней, – сказала Люба. – Но только я, наверное, все-таки отпрошусь и
пойду с вами. Она вздорная и склочная старуха, тебе одному с ней не справиться.
– Ну зачем, Любаша? Ты так ждала этих трех выходных, чтобы
побыть с детьми и отдохнуть как следует! Жалко же тратить целый отгул.
– Тебя мне тоже жалко, – Люба улыбнулась. –
Она из тебя всю кровь выпьет. Решено, завтра пойдем все вместе. И потом, ты
ведь тоже будешь нервничать, а кто тебя поддержит, если не я? Да и я на работе
буду сидеть и думать, как там все идет, признают ли Геннадия виновным, буду
волноваться, переживать. Лучше уж пойти туда и своими глазами все увидеть.
Сейчас позвоню начальнику и предупрежу, что меня завтра не будет.
В прошлом году Любу Романову повысили в должности, теперь
она была старшим экономистом, а поскольку Леля подрастала и болела все меньше,
больничные по уходу за ребенком Люба брала все реже и, находясь на хорошем
счету у руководства, вполне могла позволить себе взять отгул, оформив все
задним числом и просто предупредив начальника по телефону.
* * *
Перед Олимпиадой Москва опустела, проституток и бомжей
отловили и вывезли за 101-й километр, всех, кого можно, отправили в отпуска,
иногородних в столицу старались не пускать – купить билет в Москву можно было,
только предъявив командировочное удостоверение, но на места пришла строгая
директива: в командировки в столицу стараться без острой нужды не отправлять.
Даже детей и подростков постарались убрать из города, предоставляя путевки в
пионерские лагеря не на 26 дней, как обычно, а на целых 40.
Неподалеку от здания суда, где слушалось уголовное дело по
обвинению Геннадия Ревенко в убийстве жены, сидел мужчина лет сорока, с седыми
висками, одетый бедно, но опрятно: дешевые, много раз стиранные джинсы
индийского производства, ковбойка в клеточку, темно-синяя неброская легкая
куртка, на голове кепи. Мужчина посматривал в сторону красного кирпичного
здания, где должно было вершиться правосудие, и не торопясь жевал печенье,
которое доставал из маленькой прозрачной упаковки, украшенной разноцветными
кольцами – символом олимпийского движения. Непонятно было, то ли он кого-то
ждет, то ли просто убивает время.
Он провожал внимательным взглядом каждого, кто подходил к
зданию и входил внутрь. Увидев Родислава Романова в сопровождении двух женщин,
мужчина напрягся, но, когда вся троица скрылась из виду, снова расслабился.
Потом подъехала милицейская машина – «автозак», из нее вывели в наручниках
подсудимого, и мужчина снова перестал жевать свое печенье и впился взглядом в
широкоплечего коренастого человека, которому предстояло через очень короткое
время оказаться в зале суда. Мужчина слегка вжал голову в плечи, словно
стараясь стать как можно более незаметным, и затаил дыхание, но ничего не произошло.
Подсудимого быстро провели внутрь, дверь «автозака» захлопнулась, и машина
уехала.
Мужчина посидел на скамейке еще некоторое время, потом встал
и пошел в близлежащий магазин, откуда вышел с бутылкой сладкой газировки и
пачкой сигарет, и снова уселся на то же место. На двери суда он больше не
смотрел, взгляд его рассеянно блуждал по верхушкам деревьев, то и дело
соскальзывая на припаркованные вдоль улицы автомобили.
Спустя примерно минут тридцать он ленивой походкой подошел к
белым «Жигулям», на которых приехал Романов с двумя женщинами, осмотрел машину
со всех сторон и вернулся к своей скамейке. Достал из внутреннего кармана
куртки блокнот, полистал, нашел нужную страницу и что-то записал, убрал блокнот
и снова предался ленивому созерцанию окрестностей. «Как плохо, что Москва такая
безлюдная, – думал он. – Меня видно со всех сторон. Раньше в этом
месте всегда бывало много народу, мальчишки гоняли мяч, ремонтировали дорогу, и
тут постоянно сновали рабочие и дребезжала техника. А теперь все как будто
вымерло. Одни старики остались, которым нечего делать и которые целыми днями
разглядывают прохожих. И меня запомнят. Да ладно, пусть запоминают, я здесь все
равно больше не появлюсь. Если, конечно, повезет. Но мне должно повезти,
обязательно должно. Не может быть, чтобы не повезло».
Прошло немало времени, мужчина еще несколько раз ходил в
магазин и возвращался то с напитком, то со сладким творожным сырком, то с
маленькой круглой булочкой за пять копеек и завернутыми в грубую серую бумагу
ста граммами сыра, но неизменно возвращался на свой пост, с которого так хорошо
был виден вход в суд.
Наконец он снова увидел супругов Романовых в сопровождении
пожилой женщины и понял: судебное заседание окончилось. Мужчина плохо знал
процессуальную процедуру и решил, что суд уже вынес окончательное решение. Он
подошел поближе к машине, чтобы услышать, о чем будут говорить Романовы и
пожилая женщина. Он был уверен, что они собираются уезжать. Однако они и не
думали садиться в машину, напротив, они стояли на крыльце и задумчиво что-то
обсуждали, словно решали, в какую сторону им пойти. Мужчина постоял еще
немного, потом высмотрел еще одну группу людей, толпой вышедших из здания, и
подобрался поближе к ним, стараясь уловить хотя бы обрывки разговора.
Ему это удалось. Люди оказались товарищами по работе
подсудимого, и они довольно громко пытались договориться, кто из них останется
ждать оглашения приговора, а кто поедет домой или на работу. Оказалось, что
закончилось только слушание дела, а теперь судья и народные заседатели удалились
в совещательную комнату, чтобы обсудить и вынести приговор, который обещали
зачитать через два часа, не раньше.
Мужчина крякнул с досады, сел в свою машину – неприметный
грязно-красный «Запорожец» – и уехал. Появился он ровно через два часа,
припарковал машину и снова занял все ту же скамейку. На этот раз он был без
кепи, и куртка на нем была другая, темно-серая.
Вынесение приговора затянулось, и чем дольше из здания суда
не выходили Романовы, тем сильнее нервничал мужчина. Он даже не замечал, что
подносит ко рту давно опустевшую бутылку с минеральной водой, которую привез с
собой. Он много курил, и вся земля вокруг скамейки была усеяна окурками, хотя в
двух шагах стояла урна.
