– Мам, что случилось? Это кто на диване?
– Это Лариса. Она серьезно больна, ей нужен уход.
– И что, она будет здесь болеть, у нас?
– Лелечка, я буду за ней ухаживать. Это ненадолго,
только пока она не оправится и не окрепнет немножко.
– А что с ней?
– Воспаление легких.
– Это заразно?
– Ну что ты, конечно, нет. Ты можешь спокойно общаться
с Ларисой, сидеть с ней, читать ей вслух. Вы можете вместе смотреть телевизор.
– Зачем читать ей вслух? Она что, читать не умеет? Она
же старше меня.
– Она умеет читать, но сейчас Лариса очень слабенькая,
у нее нет сил даже держать книжку в руках.
– И она теперь все время будет тут лежать и мешать нам?
– Да, – жестко ответила Люба. – Она будет
лежать здесь, потому что она больна и нуждается в помощи. Вспомни, когда ты
болела, ты тоже целыми днями лежала здесь, вот на этом самом диване, но никто
ведь не жаловался и не говорил, что ты всем мешаешь. Ты меня удивляешь, Леля. Я
думала, что вырастила добрую девочку, которая никогда не откажет людям в
помощи.
Леля нахмурилась и ушла досыпать. До самого утра Люба
просидела рядом с Ларисой, прислушивалась к ее дыханию, щупала лоб и считала
пульс. Утром она первым делом позвонила Аэлле.
– У тебя есть толковый педиатр и медсестра, которая
может приехать на дом поставить капельницу?
– Прямо сегодня? – деловито уточнила Аэлла.
– Прямо сейчас.
– Но ты же понимаешь, что бесплатно они не поедут, тем
более в субботу.
– Я заплачу.
– Хорошо. Я перезвоню тебе.
Аэлла нашла и врача, и медсестру, которые приехали почти
одновременно. Во время обеда Лариса лежала с воткнутой в вену иглой, а
медсестра читала ей вслух книжку. Когда капельница закончилась и медсестра
уехала, к Ларисе подошла Леля.
– Тебе очень плохо? – спросила она.
– Нормально, – негромко ответила девочка. –
Вчера было хуже.
– Хочешь, поиграем во что-нибудь?
– Да ты что, я встать не могу.
– Не надо вставать. Можно в города поиграть или в
рифмы.
Но оказалось, что играть в города у Ларисы не получается,
через несколько ходов она сдавалась, потому что знала совсем мало названий. С
игрой в рифмы тоже не заладилось, у Ларисы напрочь отсутствовал поэтический
слух. Леля предложила игру в омонимы, но Лариса не знала, что это такое.
– Давай лучше в карты играть, – сказала Лариса.
– В карты я не умею, – растерялась Леля.
– А я тебя научу. Тащи колоду, будем играть в «Верю –
не верю».
Любе эта затея не очень понравилась, она не была сторонницей
того, чтобы дети сызмальства приучались к картам, вот за Николашей не уследили
вовремя, и ничего хорошего из этого не получилось, родителей без конца вызывают
в школу, когда ловят парня за карточными играми на деньги со старшеклассниками.
Но, с другой стороны, Леля преодолела неприязнь к соседской девочке и проявила
инициативу в том, чтобы помочь развлекать больную, и эту инициативу следует
поддержать. Люба молча выдала дочери колоду карт и продолжала заниматься
домашними делами. Рядом все время бестолково толклась Татьяна Федоровна,
которой хотелось быть рядом с внучкой, но которая не могла найти себе
применения. Люба видела, что Родислава старуха Кемарская ужасно раздражает, но
ничего не могла поделать.
– Потерпи, Родинька, – шепотом говорила
она, – это всего на несколько дней. Ну хочешь – съезди к Лизе, проведи у
нее вечер, а то нас действительно многовато на одной площади.
Родислав благодарно поцеловал жену в щеку и уехал. Коля
после школы ушел с приятелями и вернулся, когда Люба уже покормила всех ужином,
а Татьяна Федоровна ушла к себе.
– Ну, как наш лазарет? – весело спросил он.
Люба посмотрела на сына и увидела здоровенный синяк на
правой скуле и ссадину на челюсти.
– Это что? – строго спросила она. – Ты опять
подрался?
Вопрос был сформулирован со свойственной Любе деликатностью.
Коля никогда не был драчуном и не занимался спортом, он больше
специализировался на азартных играх, в которых весьма преуспел. Синяки и
ссадины свидетельствовали только об одном: ему били морду. Вероятно, за не
совсем честный выигрыш. Или за нежелание платить за проигрыш.
– Да ну, мам, не обращай внимания. Поцапались с
пацанами, чего между своими не бывает. Ты же видишь, я цел и невредим.
– Ссадину надо обработать, – вздохнула
Люба. – Ты дождешься, что отец запретит тебе из дома выходить, а в школу
будет водить тебя за ручку. Ну когда ты возьмешься за ум, сынок?
– Мамуля, я держусь за него обеими руками, –
пошутил Николаша. – Я же не виноват, что он все время выскальзывает. Такой
он у меня прыгучий и увертливый, прямо как Колобок.
– Коленька, тебе осталось полтора года до поступления в
институт. Ты хоть понимаешь, что, если ты не поступишь, тебя заберут в армию?
– А что плохого в армии? Все служат – и ничего.
– Как ты не понимаешь! Идет война в Афганистане. А если
тебя туда пошлют? Там ведь настоящая война, а не учения, оттуда гробы приходят.
– Да ну, мамуль, что ты такое говоришь! Мне до армии
еще два с лишним года, за это время любая война сто раз начнется и кончится. И
вообще, я в армию не собираюсь, поступлю в институт, вот увидишь.
– Чтобы поступить, нужно заниматься, а не шляться с
ребятами по подворотням и не играть в карты.
– Я все успею, мамуля, не волнуйся. – Он ласково
обнял мать и зарылся носом в ее волосы: рослый, в отца, Николай в неполные
шестнадцать лет был выше Любы. – Пойду проведаю, как там наша больная.
– С ней все в порядке, – сухо ответила
Люба. – Садись, поешь.
– Сейчас вернусь.
Он вышел в гостиную и через несколько минут вернулся.
– Мам, там Ларка совсем одна лежит и скучает. У нее
такой вид несчастный. Давай ты меня в комнате покормишь, я хоть с Ларкой
поболтаю, а то на нее смотреть без слез невозможно.
Люба молча кивнула и стала собирать на поднос тарелки,
хлебницу и приборы. Она была благодарна сыну за внимание к больной девочке, и
сердиться на него как-то больше не хотелось. «Может, действительно поближе к
окончанию школы за ум возьмется, – утешала себя Люба. – Он ведь
способный, и память у него хорошая, и голова светлая, он может очень хорошо
учиться, только не хочет. Бог даст, через какое-то время испугается остаться
без института и сам поймет, что надо как следует готовиться и поступать».
Она поставила перед сыном ужин и подошла к Ларисе.
