– Как ты себя чувствуешь?
– Спасибо, намного лучше, – вежливо ответила
девочка.
– Сейчас сделаем еще один укольчик, потом будем ставить
банки.
– Не надо банки, я боюсь. – Глаза Ларисы налились
слезами.
– Чего ты боишься, дурочка? – улыбнулась
Люба. – Это же не больно.
– Да, не больно, но зато страшно. Такой огонь синий… Я
боюсь, а вдруг вы меня подожжете.
– Мама никогда никого не поджигала, – вмешался
Коля. – Она мне и Лельке всю жизнь банки ставила и ни разу нас не обожгла.
У нее рука легкая. А если ты боишься, то я могу постоять рядом и подержать тебя
за руку. Хочешь?
– Хочу, – слабо улыбнулась Лариса. – А что у
тебя на лице? Ранка?
– А, пустяки, царапина, – он беззаботно махнул
рукой. – В темноте дерево не увидел и о ветку поцарапался.
Синяка с другой стороны Лариса, к счастью, не заметила.
Поздно вечером, когда все дети улеглись спать, Люба, ожидая
Родислава, подводила финансовые итоги, которые оказались весьма
неутешительными. Как она ни экономила, но на новогодний праздник пришлось
потратиться, и на продукты, и на подарки детям, отцу и Кларе Степановне.
Выплата Лизе, слава богу, кажется, последняя, с 1 февраля она должна выйти на
работу. Аэлла предложила чеки Внешпосылторга по номиналу, она регулярно
получала их от каких-то знакомых и всегда предлагала Романовым, потому что если
покупать у спекулянтов, то получалось в несколько раз дороже, и Люба никогда не
отказывалась: в магазинах «Березка» можно было купить такие вещи, которые в
обычных магазинах не продавались. Родиславу очень хотелось хороший телевизор,
«Грюндиг» или «Панасоник», и они копили чеки, чтобы сделать покупку. Так что,
несмотря на режим жесткой экономии, чеки Люба взяла. Лекарства для Ларисы
стоили недорого, сущие копейки, а вот приехавший частным образом и в выходной
день врач обошелся в приличную сумму, и еще большая сумму пойдет на оплату
услуг медсестры, которая будет приезжать все пять дней, чтобы ставить
капельницы. Что же остается? Совсем мизер, а до зарплаты еще целая неделя. Как
ее прожить? И на новую мебель опять ничего не удалось отложить.
* * *
Лариса поправлялась быстро, и, когда миновали выходные и три
дня Любиных отгулов, девочку вполне можно было возвращать бабушке, но Татьяна
Федоровна отчего-то не торопилась забирать внучку, а Романовым самим ставить
вопрос было неудобно: получалось, что они хотят поскорее избавиться от обузы.
– Ой, я вам так благодарна, так благодарна, –
причитала Кемарская. – Ларочке так хорошо у вас, и с детками вашими она
общается, и присмотрена, и ухожена, прямо как в раю. Все равно как с родной
матерью. – В этом месте Татьяна Федоровна обычно пускала слезу. – Вот
Наденька-то моя, покойница, порадовалась бы за дочечку свою. Ларочка прямо на
глазах расцветает.
После таких пассажей у Любы и Родислава язык не
поворачивался сказать, что девочка может возвращаться домой. Люба уходила на
работу, и на смену ей ровно в девять утра являлась Татьяна Федоровна, которая
делала вид, что ухаживает за внучкой, а на самом деле мешала Родиславу
работать, потому что все время хотела или смотреть телевизор, или
разговаривать, или пить чай. Стоило ему устроиться со своими бумагами в
гостиной, как тут же выяснялось, что Ларочке надо почитать вслух или по
телевизору идет интересная передача, он собирал документы и уходил на кухню, но
через короткое время там появлялась Кемарская и просила разрешения попить чайку
или подогреть еду для Ларисы. Родислав снова перемещался в гостиную, но тут
выяснялось, что Ларисе надо спать, он уходил в детскую, но возвращалась из
школы Леля и садилась за уроки. Николаша, убедившись, что за битую физиономию
репрессий больше не будет, перестал обращать на Ларису внимание и изображать
заботливого друга, после уроков пропадал где-то и возвращался только вечером, а
вот Леля, несмотря на выказанную ранее неприязнь к соседке, вела себя
доброжелательно и проводила с Ларисой все время, свободное от уроков.
Наконец участковый врач сказал, что Лариса здорова и может
ходить в школу. Татьяна Федоровна переселила внучку домой, и все снова пошло
прежним порядком. Любе даже показалось, что наступает какая-то новая полоса –
полоса облегчения и улучшения. И Лариса выздоровела, и выплаты Лизе
прекратились, и Аэлла сообщила, что югославские книжные полки и немецкий
письменный стол для Лели можно будет приобрести уже через три недели, и даже
очередь на румынский диван подходит быстрее, чем Люба рассчитывала. Конечно, денег
на покупку всего сразу не было, но можно было обратиться к Николаю Дмитриевичу,
да и у Клары Степановны кое-какая сумма отложена, она не откажет дать в долг.
Одним словом, жизнь стала налаживаться.
Если бы не Лиза и ее ребенок… Люба свято соблюдала условия
договора, но с каждым месяцем это становилось все труднее. Она-то рассчитывала,
что со временем ей станет легче, она привыкнет и перестанет так остро
реагировать на происходящее, однако все оказалось наоборот. Чем старательнее
она соблюдала этот проклятый договор, тем благодарнее был Родислав, он старался
изо всех сил помогать по дому и быть хорошим отцом для детей и хорошим мужем,
он вел себя так, что Люба начинала любить его еще сильнее, а чем сильнее она
его любила, тем больше старалась сделать так, чтобы ему ни за что не захотелось
бросить ее. Она еще больше усилий прилагала к тому, чтобы Родиславу приятно и
радостно было возвращаться домой, чтобы дом был, как завещала Анна Серафимовна,
островом мира, согласия и покоя, а для этого следовало еще более тщательно
соблюдать условия договора, и Родислав был благодарен ей за это, и… Возник
порочный круг, вырваться из которого не было никакой возможности. Сейчас Люба
любила своего мужа так, как не любила ни в юности, ни в первые годы их брака. И
чем сильнее любила, тем болезненнее была ревность к Лизе.
Как ни странно, к Лизиному ребенку она совсем не ревновала.
Люба проявляла искренний «дружеский» интерес к Даше, все время спрашивала
Родислава о малышке, сетовала вместе с ним на Лизину безалаберность и по
репликам мужа, по выражению его лица и по интонациям понимала, что к ребенку он
относится довольно равнодушно. Просто у него не хватило мужества в свое время
заявить Лизе, что этот ребенок ему не нужен. А Даша ему действительно не нужна,
у него есть двое детей, и инстинкт отцовства он полностью удовлетворил.
Зато Лиза ему по-прежнему нужна, Люба это чувствовала, и от
этого все время было больно.
* * *
В этот мартовский вечер все было как обычно. Родислав уехал
к Лизе, Леля сидела в детской, Коля проводил время с друзьями, а Люба, сидя за
столом на кухне, составляла план предстоящих в связи с расселением детей
покупок, стараясь рационально разделить их на первоочередные и те, которые
могут подождать, чтобы правильно рассчитать бюджет. Радио бормотало что-то
вполголоса, но Люба не прислушивалась: только что закончился Двадцать шестой
съезд КПСС, и ни по радио, ни по телевидению не говорили ни о чем, кроме
материалов съезда и его итогов.
