* * *
– Да-а, – протянул Змей, – попали ребята. Не
позавидуешь.
– А какой выход? – с надеждой спросил
Камень. – Ты же умный, подскажи, какой у них выход?
– Выходов навалом, только все они им не подходят. Как
говорится, нет неразрешимых проблем, есть неприятные решения. Неприятного
решения они не хотят.
– Я, честно признаться, вообще выхода не вижу, –
сказал Камень уныло.
– Ну, это ты зря. Можно, например, пойти к следователю
и во всем признаться. Так, мол, и так, видел я человека, который убил Надежду
Ревенко, но вам не сказал, потому что тестя испугался. А теперь говорю. Дело
снова возбудят, или как там у них это называется, я в их законах не силен.
Разберутся, найдут настоящего убийцу, Геннадия Ревенко выпустят на свободу.
– А Родислав как же? Его же посадить могут за ложные
показания.
– Могут, а как же, – охотно согласился
Змей. – Но зато им не придется больше заботиться о семье соседа. И все
вздохнут с облегчением.
– Ничего себе облегчение! – воскликнул
Камень. – О соседях заботиться не надо, а Родислав будет сидеть.
Получается, меняем шило на мыло.
– А ты как думал? Бесплатный сыр только в мышеловке, за
все стальное надо платить Не хочешь заботиться – садись в тюрьму. И потом,
может, Родислава еще и не посадили бы, все-таки он добровольно явится,
покается, признается, и суд это учтет. Дадут условный срок.
– Но из милиции-то выгонят, не может же быть
милиционера с судимостью, – возразил Камень.
– Это само собой. Ну ты странный какой-то, ей-крест!
Конечно, будут неприятности, а куда ж без них-то!
– А ты говорил, что выходов навалом…
– Правильно, выходов навалом. Только разве я обещал
тебе, что они будут приятными и легкими? Я тебе еще раз повторяю, если ты меня
плохо слышишь: нет неразрешимых проблем, есть неприятные решения. Неприятные
решения, усек? Вот я тебе перечисляю эти неприятные решения. А приятных тут нет
и быть не может.
– Ладно, я понял. А еще какой выход ты видишь?
– Да самый простой: плюнуть на бабку с внучкой, да и
дело с концом.
– Как это – плюнуть? – изумился Камень.
– Да очень просто! Не заботиться о них, не давать
денег, не помогать, не пускать к себе в гости, пусть живут сами как хотят.
– А как же чувство вины?
– Ну что ж, оно никуда не денется, будет их грызть. Тоже
неприятно, конечно, не спорю, но ведь реальный же выход. Да, с совестью нелады
получаются, но я и не обещал легких путей. Есть еще один вариант: забить вообще
на все, в том числе и на чувство вины. Сказать себе: сидит Гена – вот и пусть
сидит, следствию виднее, раз посадили, значит, он и убил, а тот мужик на
лестнице вовсе даже ни при чем. И ничем мы этой семье Ревенко не обязаны.
Выход?
– Выход, – не мог не согласиться Камень. – Но
какой-то уж больно корявый. Бессовестный какой-то.
– Ох, а можно подумать, будто то, что они сейчас
вытворяют, очень совестливое! – зашипел Змей. – Ради спасения
собственной карьеры позволить засадить человека за решетку и потом стыдливо
опекать его семью, прикидываясь бескорыстными добросердечными соседями, –
очень красиво. Да еще детей своих в это втянуть, навесить на них собственные
проблемы. Держите меня семеро – какое благородство души! А вот я тебе еще один
выход предложу: сказать обо всем детям. Так и так, дескать, если вы хотите,
чтобы наш папа продолжал служить в МВД и получать большую зарплату, то вы
должны иметь в виду, что ради этого мы допустили, что невинный человек сел за
решетку, и теперь мы всей семьей будем искупать свою вину, иначе лишимся папы и
его зарплаты. Чем не выход?
– Да ты с ума сошел! – возмущенно воскликнул
Камень. – Как можно детям такое говорить? Это безнравственно.
– А я тебе нравственных выходов и не предлагал, я
только говорил, что их много. Вот еще тебе для примера один выход: надо было с
самого начала оказывать помощь анонимно. Посылать деньги по почте, пусть бы
бабка с девочкой ни в чем себе не отказывали, но с семьей Романовых это никак
не связывали, тогда и детям не пришлось бы втягиваться в эти отношения. А?
– А вот это грамотно, – одобрительно сказал
Камень. – Так и надо было сделать. Что же они? Не догадались, что ли?
– Ну, во-первых, не догадались. Им и в голову не
приходило, что все может так обернуться, и насчет собственных детей они в тот
момент не подумали, а потом уж поздно стало. А во-вторых, помощь же не только в
деньгах заключается, но и в моральной поддержке, в душевной теплоте. Не зря же
бабка Кемарская сказала, что Лариса в семье Романовых душой оттаивает. Это ведь
правда. Она к Романовым тянется, ей у них хорошо. Какими деньгами это можно
заменить?
– Ты сам себе противоречишь! – рассердился
Камень. – То говоришь, что это выход, а теперь доказываешь, что он
неправильный.
– Ну и что? Я тебе правильных выходов не обещал. Я же
предупредил, что выходов много, только они или неприятные, или безнравственные,
или бессовестные, или неправильные. Неправильные и бессовестные нам не нужны, а
вот неприятные вполне можно было бы принять. Я бы этих Романовых только больше
уважать начал. О! – Змей поднял голову и прислушался. – Наш
винтокрылый Интернет летит. Все, уползаю. Хотел с тобой еще один философский
вопросец обжевать, да не успел. Ты мне потом напомни.
– Только ты далеко не уползай, – жалобно попросил
Камень. – Я без тебя скучаю.
– Ничего не могу обещать, – донеслось
издалека, – у меня дела, хочу смотаться кое-куда по личной надобности.
«Все куда-то улетают, уползают, уходят, – с горечью
думал Камень, поджидая Ворона. – У всех какие-то личные дела. Личная
жизнь. И только я тут лежу веками и тысячелетиями, постоянный в своей
неподвижности и неподвижный в своем постоянстве. Никому не нужный. Одинокий. От
всех зависимый. Грустно это».
– Спишь, что ли? – раздался откуда-то сверху
гортанный голос Ворона.
– Думаю, – рассеянно ответил Камень.
– О чем? Небось опять о грустном? Кончай траур, сейчас
я тебя так развлеку, уж так развлеку – все свои грустные мысли враз забудешь. Я
такое видел!
– Что? – Камень встряхнулся и оживился. –
Рассказывай скорее.
– А что мне за это будет? – начал торговаться
Ворон.
– А что бы ты хотел?
– Дай слово, что не будешь придираться по мелочам.
– Что, вообще никогда? – недоверчиво уточнил
Камень. – То есть ты хочешь выторговать себе свободу халтурить и чтобы я
дал тебе слово никогда-никогда этого не замечать? Нет, так не пойдет.
– А как пойдет? – нахохлился Ворон.
– Ну… Мы можем договориться, что я не буду придираться
в течение трех дней. Три дня тебя устроит?
