– Тогда, наверное, дело в том, что я некоторых людей
называл по два раза, а то и по три, – предположил Николай Дмитриевич.
– Вот поэтому я и прошу тебя составить список. Когда
все на бумаге – легче ориентироваться.
Недовольно ворча, отец достал блокнот и взял ручку. Пока он
составлял список, Люба успела приготовить ужин и накрыть на стол.
– Все равно я не понимаю, зачем это нужно, –
сказал он, кладя перед дочерью список, в котором на этот раз оказалось
шестьдесят семь фамилий.
– Чтобы понимать, где устраивать юбилей. Такое
количество гостей в квартире не поместится, нужно заказывать ресторан.
– Какой еще ресторан? С какой стати?
– Папа, а как ты предполагаешь это организовать?
– Да я сроду свои дни рождения в ресторанах не
устраивал! – возмутился Николай Дмитриевич. – Что еще за буржуйские
выходки?
Люба терпеливо просмотрела список и взялась за ручку.
– Папочка, ты так много лет занимал руководящие
должности, что эта проблема перед тобой не стояла. Коллеги по работе
поздравляли тебя в столовых и банкетных залах министерства, а личных друзей и
родню ты собирал здесь. Теперь ситуация в корне иная, ты больше не замминистра.
Ты – пенсионер. Понимаешь? Ты просто не привык к тому, что своими юбилеями
теперь тебе придется заниматься самому. Поэтому давай-ка мы с тобой пройдемся
по списку и разметим, с кем ты будешь праздновать в ресторане, а кого
пригласишь сюда, в эту квартиру.
– Никаких ресторанов! – категорично заявил
Головин.
– Хорошо, – покорно согласилась Люба. –
Значит, придется отмечать твое семидесятилетие здесь, но в два или три захода.
Шестьдесят семь человек сюда не поместятся даже стоя. Или пересматривай список
и сокращай его в три раза.
– Но это невозможно! Я включил в список всех тех, с кем
воевал, с кем служил еще на Петровке, с кем в последние годы работал бок о бок.
Все это люди, к которым я прекрасно отношусь, которых уважаю. Я не могу их не
позвать.
– Да речь же не идет о том, чтобы кого-то не позвать!
Речь идет о том, что если ты всех их хочешь видеть на своем дне рождения, то
надо это соответствующим образом организовать, и думать об этом пора уже
сейчас, чтобы потом не было спешки и неразберихи. Исходи из того, что в этой
квартире за стол одновременно можно усадить не больше двадцати человек. Ну, в
самом крайнем случае – двадцать два поместятся. А теперь давай просмотрим
список и решим, можем ли мы разбить твоих гостей на три группы. Отдельно –
коллеги по работе, отдельно – друзья и однополчане, отдельно – родственники.
В списке, составленном отцом, не было Тамары и ее мужа, но
Люба решила сделать вид, что не заметила этого. Впрочем, говорить с Николаем
Дмитриевичем на эту тему было совершенно бессмысленно: отец так и не простил
строптивую старшую дочь и даже слышать о ней не хотел.
После ужина они посидели над списком, переставляя людей из
группы в группу, стараясь не выйти за пределы того количества гостей, которое
может уместиться за столом в самой просторной комнате, и при этом сделать так,
чтобы людям из одной группы было интересно друг с другом. Николай Дмитриевич
измучился и в конце концов рассвирепел настолько, что сорвал с носа очки для
чтения и в ярости швырнул их на покрытый ковром пол.
– Я больше не могу этим заниматься! Вот раньше…
– Папа, раньше – это было раньше. Твои коллеги
поздравляли тебя на работе, а маминой заботой было собрать твоих личных друзей.
У тебя вообще об этом никогда голова не болела, за тебя все решали и все
делали. Это время закончилось, и тебе придется к этому привыкнуть. Твое
шестидесятилетие мы отмечали, когда была жива мама и ты был на высокой
должности, после этого были обычные дни рождения, с которыми я справлялась
сама, но теперь – другое дело. Семьдесят лет – это серьезная дата, ее нужно
отметить как следует, и без твоего участия ничего не получится. Поэтому надень,
пожалуйста, очки, – с этими словами Люба нагнулась, подняла с пола очки и
протянула отцу, – перестань злиться и давай заниматься делом.
– Настырная ты, Любка, и упрямая, ничем тебя не
собьешь, – проворчал отец. – Как Томка стала.
Люба замерла и почувствовала, как затряслись ее руки.
Впервые за много лет отец вслух произнес имя старшей дочери. Что это значит?
Отец сердится на нее так же сильно, как в свое время на Тамару? Или, наоборот,
злость постепенно проходит, сейчас он уже может произнести имя, а потом, бог
даст, и вовсе смягчится?
Вечером она рассказала обо всем Родиславу.
– Ты смотри! – удивленно воскликнул муж. –
Намечается явный прогресс. Может, попробовать поговорить с ним?
– Ой, нет, Родинька, – Люба покачала
головой. – Я боюсь.
– Я сам поговорю, – решительно произнес Родислав.
Он боялся тестя не меньше, чем сама Люба, но ему очень
хотелось сделать ей что-нибудь приятное. Его все еще грызло чувство вины за
свой уход к Лизе, и он пытался хоть как-то эту вину искупить. Надо только
правильно улучить момент для такого разговора.
Момент показался Родиславу подходящим в то воскресенье,
когда Головин приехал в гости к дочери и застал все семейство в полном сборе –
это был как раз такой день, когда Николаша после очередного буйного загула
сидел дома и готовился к зачету перед зимней сессией, попутно изображая
примерного сына, брата и внука. Дождавшись, когда все насладятся вкусным
воскресным обедом, Родислав решил, что можно рискнуть. Люба на кухне мыла
посуду, Леля и Николаша разошлись по своим комнатам, а Николай Дмитриевич
пребывал в благостном расположении духа.
– Я тут по своим делам связывался с Горьковским
управлением, – осторожно начал Родислав, – и заодно решил узнать
насчет Григория Виноградова.
Он ждал, что тесть нахмурит брови, сделает вид, что знать не
знает имени Тамариного мужа, и непонимающе спросит, кто такой этот Виноградов и
почему о нем надо было наводить справки. Но ничего подобного не произошло.
Николай Дмитриевич промолчал, только вопросительно посмотрел на него.
– Знаете, – продолжал Родислав уже смелее, –
я был готов к тому, что мне начнут перечислять его грехи и провинности или по
крайней мере скажут, что он давно уже на заметке у оперов. И оказалось, что
ничего подобного. Представляете? Его прекрасно знают, он – городская
знамени-тость, очень уважаемый человек. И отзывы о нем прекрасные и как о
мастере, и как о личности. Самое забавное, что мне не только о нем рассказали,
но и о его жене, дескать, она – самый известный в городе парикмахер, к ней не
попасть, надо записываться задолго. А я слушаю с умным видом и киваю, как будто
не знаю, что речь идет о нашей Тамаре.
– Ты мне это все к чему говоришь-то? – равнодушно
спросил Головин.
«Не кричит, не злится, – подумал Родислав. – Уже
хорошо. Попробуем продолжить».
– Я помню ваши опасения насчет того, что Тамара выходит
замуж за человека, нечистоплотного в финансовых делах. Но вот видите, прошло
почти восемь лет – и ничего страшного не случилось, Виноградов ничем себя не
замарал, не скомпрометировал. Наоборот, его все знают и очень уважают. Может
быть, вы напрасно беспокоились?
