– А все эта ваша перестройка. – Николай Дмитриевич
поднял палец в назидательном жесте. – Вот до чего докатились!
Доперестраивались! Царскую семью в кино показывают, лучших актеров приглашают,
чтобы Распутина и Николая Второго сыграли! Разве народные артисты должны этих
выродков играть? Они должны играть героев, пусть не нашего времени, пусть
прошлого, но героев, чтобы прививать людям, и в первую очередь молодежи,
чувство гордости за свою страну. А это что? Одно кино про царя, другое – про
ужасы войны вместо героизма советского солдата, третье – вообще непонятно про
что, хотя главный герой в милиции работает, никакой героики, никакого
подвижничества, ни малейшего самопожертвования во имя Родины. Разве такими
фильмами народ воспитаешь?
В том году на экраны страны вышли «Агония», «Иди и смотри» и
«Мой друг Иван Лапшин». Оказывается, Николай Дмитриевич видел эти фильмы, и
Родислав снова подивился тому, насколько активен Головин и до какой степени ему
все интересно. Сам Родислав нашумевших картин не видел, он вообще в кино почти
никогда не ходил, и ему казалось, что уж генерал-пенсионер и подавно не
посещает кинотеатры, все больше перед телевизором просиживает.
– Но говорят, что фильмы хорошие, – осторожно
заметил он.
– Хорошие, – подтвердил тесть. – Очень
хорошие. В этом-то вся и беда. Я, знаешь, Родька, когда после «Иди и смотри»
домой вернулся, три дня с валокордином просидел, спать не мог – до того
разволновался. Талантливо снято, талантливо сыграно, тут спорить не о чем. Но
вот я все думаю: а зачем? Для чего нужно такое кино? Чему оно может научить?
Какие нравственные проблемы помогает решить? Или вот «Иван Лапшин» – я смотрю
его и понимаю, что мне показывают настоящую жизнь, повседневную, обыкновенную,
и правдиво показывают. Но зачем? Где нравственная идея? Мы коммунизм строим, а
как такое кино может помочь его строить? И вот начал я сомневаться: а может, я
чего-то не понимаю? Ведь все эти фильмы снимали люди умные, глупым бы не
доверили. Значит, для чего-то все это нужно. Но вот для чего?
– Так вы же сами сказали, что фильмы правдивые. Значит,
их снимали для того, чтобы рассказать людям правду и о царской семье, и о
войне, и об обычной человеческой жизни. Разве этого не достаточно?
– Правду? – Николай Дмитриевич проподнял
брови. – А всегда ли она нужна, эта правда?
– То есть как?! – изумился Родислав.
Он даже сам не понял, чего больше было в его восклицании:
испуга или удивления. Уж чего-чего, а подобных слов от своего тестя он никак не
ожидал. Что это? Сигнал о том, что Николай Дмитриевич готов к переменам, или тонкий,
но жесткий намек на то, что ему известна правда о Родиславе и его двойной
жизни, но он молчит, чтобы не наносить удар дочери?
– В правде должен быть смысл, она должна учить и
воспитывать, она должна вести человека к светлому будущему. А если она этим
задачам не отвечает, если она приводит к тому, что человек отчаивается и
опускает руки, то она не нужна. Так я думал всю жизнь. До последнего времени. А
теперь вот засомневался. Не знаю, Родька, не знаю. – Николай Дмитриевич
сокрушенно покачал головой. – И с перестройкой этой вашей не могу решить,
плохо это или хорошо. С одной стороны, старые кадры меняют на новые – это
плохо, потому что снимают опытных руководителей, крепких хозяйственников,
которые уже принесли стране много пользы и еще принесли бы. Но, с другой
стороны, новый человек придет и посмотрит на ситуацию свежим взглядом, глядишь
– и заметит то, чего прежний руководитель по привычке не замечал, заметит и
исправит, и дела пойдут на лад. А с третьей стороны если посмотреть, то
получается, как у нас в органах внутренних дел: пришли непрофессионалы и все
развалили. Новые руководители новые порядки завели, вон, глянь-ка, с пьянством
борьбу устроили, водка в два раза подорожала, да и ту теперь только с двух
часов дня продают, толкового начальника могут снять с должности за то, что на
собственном дне рождения он рюмку выпьет. Это куда годится?! Я всю войну
прошел, и таких, как я, в стране миллионы, для нас рюмка водки – это все равно
что кусок хлеба. И крупные руководители сегодня почти все участники войны. Что
же их, снимать за эту несчастную рюмку? А с Арбатом что вытворили? Самое сердце
Москвы, там старый московский дух живет, дышит, дает людям утешение, и туда
пустили торговцев каких-то, спекулянтов, прохиндеев, уродов, которые играют
чудовищную музыку и пляшут свои бешеные танцы. Что, скажешь, это хорошо? Плохо
это, Родька. Но если с другой стороны посмотреть, если руководство страны
объявляет, что надо перестраиваться, думать и действовать по-новому, значит,
ему небезразлична судьба страны, оно хочет прогресса, оно хочет, чтобы было
лучше, чтобы мы коммунизм быстрее построили. Это хорошо. В общем, сомнения меня
одолевают.
Родислав, хорошо владевший ситуацией с хищениями
социалистической собственности, понимал, что тесть в значительной мере
идеализирует партийное и государственное руководство, оттого и сокрушается
сменой старых кадров. С давних пор Родислав был приучен к тому, что Головину
нельзя говорить ничего, что может его огорчить или рассердить, потому в беседах
и даже в спорах он зачастую не прибегал к поистине убийственным аргументам,
которые могли бы поколебать точку зрения генерала. Но сейчас он решил, что
можно рискнуть, тем более имея в виду главную цель – склонить отца Любы на
сторону Тамары и ее мужа.
– А вы знаете, до какой степени проворовались эти
старые партийные кадры? – начал он, бросаясь, словно в омут, в опасную
тему. – Еще когда я работал следователем, мне постоянно давали по рукам,
как только я пытался возбудить дело о том, например, что секретарю райкома дали
на крупной стройке отличный цельный кирпич для строительства дачи, а потом
фальсифицировали документы, чтобы провести этот кирпич как битый. Да, многие из
них взяток деньгами не брали, поэтому нам не за что было их привлекать к
ответственности, но сколько они брали услугами – вы это можете подсчитать? Иная
такая услуга дороже любых денег стоит, вам ли не знать.
Родислав подробно и со знанием дела описывал Головину и
злоупотребления партийных и советских руководителей, и те услуги, которые
«дороже любых денег», как будто его тесть жил в башне из слоновой кости и
ничего этого не знал.
– Поэтому, может быть, даже лучше, что старые кадры
снимают, – заключил он. – Давно пора это сделать.
– Может быть, может быть, – задумчиво протянул
тесть. – Только на кого их менять – вот в чем вопрос. Есть у тебя
гарантия, что новые окажутся лучше? А то как у нас получится.
Под словами «как у нас» Головин подразумевал милицию и
систему МВД в целом. Родислав решил выдвинуть еще один аргумент:
– А Афганистан? Ведь новое руководство приняло решение
о необходимости вывода войск оттуда. Вы же не будете спорить с тем, что это
правильное решение. Тут двух мнений быть не может, это однозначно правильно. И
это говорит в пользу Горбачева и его команды. Ведь сколько мальчишек в этом
Афгане положили!
– А что хорошего в выводе войск?! – внезапно
взъярился Николай Дмитриевич. – Что в этом правильного? Верно ты говоришь,
мальчишек много положили, еще больше калеками и инвалидами остались, и все ради
чего? Цели-то мы не достигли, сколько жизней угробили – и теперь уползем,
поджав хвост, как нашкодившие псы. И братскому афганскому народу не помогли, и
собственные стратегические задачи не решили. Афганистан – это подбрюшье нашей
страны, и если мы не одержим там победу, то американцы разместят там свои
ракеты. Нам это надо? Нет, как хочешь, а я это решение не одобряю.
