Еще одним отличием этого Оксфорда от привычного были огромные толпы людей, кишащие на улицах и у входов во все здания. Кого тут только не было: женщины, одетые как мужчины, африканцы, даже группа тартар, робко следующих за своим предводителем, аккуратно одетых и увешанных маленькими черными футлярами. Сначала она смотрела на всех этих людей со страхом, потому что у них не было деймонов и в ее мире их приняли бы за мар, если не за кого-нибудь похуже.
Но (и в этом заключалось самое поразительное) все они выглядели абсолютно живыми. Они шагали по своим делам вполне бодро, словно были самыми обыкновенными людьми, и Лире пришлось признать, что они, наверное, и впрямь нормальные люди, а их деймоны спрятаны внутри, как у Уилла.
После часа скитаний по этому фальшивому Оксфорду она проголодалась и разменяла свою двадцатифунтовую бумажку, купив плитку шоколатла. Продавец посмотрел на нее как-то странно, но он был из Вест-Индии и, наверное, не сразу понял ее просьбу, хотя она выговорила ее очень четко. На сдачу она купила яблоко на крытом рынке — он был гораздо больше похож на настоящий, чем многие другие места в этом городе, — и отправилась в сторону парка. По дороге она наткнулась на внушительное, вполне оксфордское на вид здание, которого не существовало в ее мире, хотя оно выглядело бы там очень уместным. Она села на траву — напротив здания была лужайка — и принялась есть, одобрительно поглядывая на него.
Оказалось, что в этом доме расположен музей. Поев, она зашла внутрь и обнаружила там чучела животных, ископаемые скелеты и ящики с минералами, точь-в-точь как в Королевском геологическом музее, куда водила ее в Лондоне миссис Колтер. В глубине большого зала из стекла и железа был вход в другую часть музея, и, поскольку вокруг практически никого не было, она прошла туда и огляделась. Мысль об алетиометре по-прежнему вертелась у нее в голове, но в этом втором зале она увидела уйму хорошо знакомых ей предметов: в застекленных витринах висела арктическая одежда, очень похожая на ее собственную меховую шубку и рукавицы, стояли сани и фигурки, вырезанные из моржовой кости, лежали гарпуны для охоты на котиков — словом, здесь были в беспорядке свалены тысячи сувениров, мелочей, магических амулетов, орудий и всего прочего, и не только из Арктики, но и с других, самых разных концов света.
Однако как странно! Эта шубка из шкуры оленя карибу была неотличима от ее собственной, но постромки на стоящих рядом санях кто-то завязал совершенно неправильно. А вот фотография с охотниками-самоедами, точными копиями тех, что поймали Лиру и продали ее больвангарцам, — удивительно! Это были те же самые люди! И даже узел на перетершейся веревке был в том же самом месте — ошибки тут быть не могло, потому что Лира провела в этих санях связанной несколько мучительных часов… Как объяснить эти тайны? Может быть, на самом деле существует лишь один-единственный мир, которому как будто снятся остальные?
И вдруг она увидела нечто, заставившее ее снова вспомнить об алетиометре. В одной старой витрине с деревянной рамой, выкрашенной в черный цвет, были выставлены человеческие черепа, и в некоторых из них — на лбу, сбоку или на макушке — темнели дырочки. В черепе, лежащем посередине, их было две. Лира прочла карточку, заполненную тонким неразборчивым почерком. Там объяснялось, что дыры — результат так называемой трепанации, которой эти люди подверглись еще при жизни, поскольку кость зажила и края отверстий сгладились. Исключение составляла одна дырочка, проделанная бронзовым наконечником стрелы, который до сих пор торчал в ней; ее края были острыми и неровными, так что разница сразу бросалась в глаза.
Это была та самая операция, которую производили северные тартары. Ученые из Иордан-колледжа, знавшие Станислауса Груммана, утверждали, что и он сделал с собой то же самое. Лира быстро огляделась и, убедившись, что поблизости никого нет, достала алетиометр.
Она сосредоточила свое внимание на среднем черепе и спросила, что за человек был его обладатель и зачем он просверлил у себя в голове эти дырочки.
Застыв перед витриной в пыльных лучах света, проникающих в зал сквозь стеклянную крышу, она не заметила, что за ней наблюдают с верхней галереи. Там, за железными перилами, стоял и смотрел вниз крупный мужчина лет шестидесяти с лишним, в отлично сшитом полотняном костюме и с панамой в руке.
Его седые волосы были аккуратно зачесаны назад и открывали гладкий, загорелый, едва тронутый морщинами лоб. Глаза у него были большие и темные, с длинными ресницами, а взгляд очень внимательный; и каждую минуту-полторы его острый, с темным кончиком язык показывался в уголке рта и быстро пробегал по губам, увлажняя их. Белоснежный платок в его нагрудном кармане был спрыснут одеколоном и распространял вокруг густое благоухание — так благоухают некоторые парниковые растения, до того роскошные, что к их аромату примешивается тонкий запах разложения.
Он наблюдал за Лирой уже несколько минут. Он крался по галерее вслед за ней, а когда она остановилась перед витриной с черепами, стал рассматривать ее необычайно пристально, отмечая в уме каждую мелочь: ее нечесаные, растрепавшиеся волосы, синяк на щеке, новую одежду, голую шею, согнутую над алетиометром, голые ноги.
Потом он вытянул из кармана платок, промокнул лоб и направился к лестнице.
Лира, поглощенная своим занятием, узнавала странные вещи. Оказывается, эти черепа были невообразимо древними: на карточках перед ними стояла лишь краткая надпись «Бронзовый век», но алетиометр, не умеющий врать, сообщил, что человек, про которого спрашивала Лира, жил за тридцать три тысячи двести пятьдесят четыре года до настоящего времени и был колдуном, а дырки в его черепе проделаны, чтобы открыть туда доступ богам. А потом алетиометр, иногда словно бы случайно отвечавший и на те вопросы, которых Лира не задавала, добавил, что вокруг черепов, подвергшихся трепанации, гораздо больше Пыли, чем вокруг черепа с наконечником от стрелы.
Что же это в конце концов могло значить? Лира отбросила сосредоточенность, необходимую для общения с алетиометром, и, вернувшись к реальности, обнаружила, что она уже не одна. У соседней витрины разглядывал экспонаты пожилой человек в светлом костюме, приятно пахнущий одеколоном. Он напомнил ей кого-то, но она не могла сообразить, кого именно.
Он заметил, что она на него смотрит, и улыбнулся ей.
— Изучаешь черепа после трепанации? — спросил он. — Чего только люди с собой не делают!
— М-м, — неопределенно промычала она.
— А ты знаешь, что некоторые занимаются этим до сих пор?
— Угу, — сказала она.
— Я имею в виду, хиппи и всякие другие, вроде них. Вообще-то ты слишком молода, чтобы помнить хиппи. По их мнению, это эффективнее, чем принимать наркотики.
Лира уже убрала алетиометр в рюкзак и размышляла, как бы ей убраться отсюда самой: она еще не задала прибору главный вопрос, а тут вдруг этот старик затеял с ней разговор. Правда, на вид он не злой, да и пахнет от него хорошо. Теперь он был ближе. Его рука коснулась ее руки, когда он склонился над витриной.
— Ты, наверное, удивляешься, правда? Ни обезболивающих, ни дезинфекции — и делалось это, скорее всего, каменными орудиями. Крепкий народ эти первобытные. По-моему, раньше я тебя здесь не видел. Я ведь частенько сюда прихожу. Как тебя зовут?
