— Доктор Олив Пейн, — прочел он. — Вы, случайно, не знаете доктора Мэри Малоун?
— Знаю. Мы коллеги.
— А где она сейчас, вам известно?
— Дома, в постели, если она в здравом уме. А что?
— Мне сообщили, что она уволена из вашей организации и ее нельзя допускать сюда. Вообще-то мы даже получили приказ задержать ее, если она здесь появится. Увидев женщину, я, естественно, подумал, что вы — это она, понимаете? Прошу прощения, доктор Пейн.
— Ничего страшного, — сказала Мэри Малоун. Полицейский еще раз посмотрел на карточку.
— Похоже, все в порядке, — сказал он и протянул ей документ. Ему явно было слегка не по себе и хотелось поговорить. — А что там внутри, вы знаете?
— Только с чужих слов, — ответила она. — Потому я и пришла сюда — чтобы увидеть это своими глазами.
— Да, разумеется. Пожалуйста, доктор Пейн.
Он отступил и позволил ей отстегнуть полог. Она надеялась, что он не заметит, как у нее дрожат руки. Прижимая к груди рюкзак, она шагнула внутрь. Обмани часового — что ж, с этим она справилась, но не имела ни малейшего понятия о том, что окажется в палатке. Она была готова найти там что-то вроде археологических раскопок, или мертвое тело, или метеорит; но ничто в ее жизни и снах не могло подготовить ее к этой квадратной, примерно метр на метр, дыре в воздухе и к тихо спящему городу у моря, который она обнаружила, ступив туда.
Глава тринадцатая. ЭЗАХЕТТР
Когда луна поднялась над горизонтом, ведьмы закончили подготовку к заговору, с помощью которого надеялись исцелить рану Уилла.
Они разбудили его и велели положить нож на землю, туда, где на него падал бы свет звезд. Лира сидела неподалеку, помешивая варево из трав, кипящее в котелке над костром; ведьмы стали дружно хлопать в ладоши, притоптывать и ритмично вскрикивать, а Серафина склонилась над ножом и запела высоким, пронзительным голосом:
— Чудо-нож! Твое железо породила мать-земля: из ее добыто чрева, жарким пламенем согрето, изошло оно слезами, оросилось кровью с потом, а потом его ковали, в ледяной воде купали, обжигали и калили, и клинок твой стал багряным! Вновь и вновь ты ранил воду, возвращался в жерло топки, наконец вода устала и взмолилась о пощаде. А когда, сразившись с тенью, ты рассек ее на части, те, кто видел этот подвиг, нарекли тебя чудесным. Но смотри, что ты наделал! Отворил ворота крови! Мать твоя к тебе взывает — слышишь из земного чрева, из глубоких недр железных этот зов, укора полный? Слушай!
И Серафина притопнула и стала хлопать в ладоши вместе с другими ведьмами, и они издали жуткий, свирепый вой, точно когтями разодравший воздух. У сидящего в их кругу Уилла озноб пробежал по коже.
Потом Серафина Пеккала повернулась к самому Уиллу и взяла его раненую руку в свои. Когда она запела в этот раз, он едва усидел на месте — таким пронзительным был ее высокий чистый голос, так ярко горели ее глаза, — но подавил панику, и заклинание продолжалось.
— Кровь! Внемли и стань, как прежде, озером, а не рекою! Не стремись сбежать на волю, возведи себе преграду, чтоб сдержать порыв безумный. Череп над тобою — небо, твое солнце — глаз открытый, а твое дыханье — в легких! Мир твой — тело. Покорись же и вернись в его пределы!
Уиллу казалось, что он чувствует, как все клеточки его тела откликаются на этот призыв, и он тоже мысленно напрягся, веля своей убегающей крови услышать его и повиноваться.
Серафина отпустила его руку и повернулась к маленькому железному котелку над костром. Оттуда поднимался горький пар, и Уилл слышал, как бурлит колдовское зелье. Ведьма запела:
— Шелк паучий, лист дубовый, лебеда и мох олений — все сраститесь воедино, сделайтесь одной стеною, прочной дверью на запоре, станьте крепкою преградой на пути потока крови!
Потом ведьма взяла свой собственный нож и разрезала молодой побег ольхи вдоль по всей длине. Нежная белая древесина заблестела под луной. Ведьма смочила ее дымящейся жидкостью, приложила разрезанные половинки друг к другу и сжала их вместе от корня до верхушки. И ольха снова стала целой.
Уилл услышал тихий вскрик Лиры и, обернувшись, увидел в руках у другой ведьмы зайца, напуганного до полусмерти. Он отчаянно вырывался, задыхаясь и тараща глаза, но ведьма и не думала его отпускать. Сжимая правой рукой его передние ноги, а левой — задние, она повернула обезумевшего зверька животом вверх.
Нож Серафины полоснул по часто вздымающемуся брюшку зайца. У Уилла закружилась голова, а Лира крепко держала Пантелеймона: из сочувствия тоже приняв облик зайца, он брыкался и изворачивался у нее в руках. Настоящий заяц затих — глаза его выкатились, грудь поднималась и опускалась, обнаженные внутренности блестели.
Но Серафина снова зачерпнула варева и накапала его в зияющую рану, а потом закрыла ее пальцами и стала разглаживать мокрую шерстку, пока от раны не осталось и следа.
Ведьма, державшая зайца, бережно опустила его на землю и разжала руки; зверек отряхнулся, повернул голову, чтобы лизнуть себе бок, дернул ушами и принялся жевать травинку, словно вокруг не было ни души. Вдруг он заметил обступивших его людей, стрелой метнулся прочь и, вновь совершенно здоровый, быстро ускакал в лесную тьму.
Лира, которая до сих пор утешала Пантелеймона, взглянула на Уилла и увидела в его ответном взгляде понимание: целебное средство было готово. Он протянул руку; когда Серафина поливала дымящимся зельем окровавленные обрубки его пальцев, он отвел глаза и несколько раз судорожно вдохнул, но не отдернул руки.
Когда рана как следует пропиталась целительным бальзамом, ведьма прижала к ней компресс из трав и плотно обмотала ее шелковой тряпицей.
И это было все; теперь оставалось только ждать, когда заговор подействует.
Весь остаток ночи Уилл проспал крепким сном. Было холодно, но ведьмы засыпали его листьями, а Лира свернулась калачиком у него за спиной. Утром Серафина снова перевязала ему руку; глядя на ведьму, он пытался понять, заживает ли рана, но ее лицо оставалось спокойным и непроницаемым.
После завтрака Серафина сообщила детям о принятом ведьмами решении: поскольку они явились в этот мир, чтобы найти Лиру и охранять ее, они помогут Лире выполнить стоящую перед ней задачу — иначе говоря, помогут Уиллу отыскать пропавшего отца.
Потом они тронулись в путь и долго шли почти без помех. В начале Лира посоветовалась с алетиометром, стараясь задавать вопросы как можно осторожнее, и выяснила, что им следует двигаться в сторону отдаленных гор, которые они видели на другом берегу залива. Поскольку им еще не доводилось подниматься так высоко над городом, они не знали очертаний береговой линии, а горы почти все время прятались за горизонтом; но порой, когда лес редел, а они выбирались на вершину очередного холма, вдали открывалась ровная морская гладь, а за ней — голубой хребет, через который им предстояло перевалить. Отсюда дорога казалась неблизкой.
