За всю свою жизнь Джерри оказывался в этой комнате всего два или три раза, но сохранил об этих посещениях неизгладимые воспоминания. Воспоминания о своей юности, а точнее отрочестве (тогда ему было лет двенадцать, самое большее тринадцать). Воспоминания о лестном внимании Кати, которая пригласила его к себе. О, как она была прекрасна, как невыразимо прекрасна. Ему казалось, он очутился на ложе богини. Поначалу Джерри боялся даже дотронуться до нее пальцем, но она нежно и снисходительно помогла ему избавиться от всех страхов.
Жизнь его сложилась так, что Катя до сих пор оставалась единственной женщиной, которую он познал. Когда ему было двадцать, он не сомневался, что его гомосексуальные пристрастия – всего лишь следствие тех волшебных ночей. Ни одна женщина, говорил он себе, не может сравниться с Катей Люпи, и поэтому он не испытывает к ним влечения. Впрочем, потом он понял: это было лишь попыткой оправдаться в собственных глазах. Он был рожден гомосексуалистом, и Катя стала единственным исключением из правила. Потрясающим, изумительным исключением.
Когда Джерри взялся за ручку двери хозяйской опочивальни, по дому вновь пробежала дрожь. То было всего лишь легкое эхо стихнувшего землетрясения. Однако же этого слабого толчка оказалось достаточно, чтобы старинная люстра, свисавшая с потолка, принялась раскачиваться, мелодично звеня хрустальными подвесками. Схватившись за перила, Джерри замер, выжидая, не последует ли за этим запоздалым ударом второй. Однако все было тихо.
Джерри окинул взглядом лестницу. Никого не видно. Тогда он попытался открыть дверь, однако выяснилось, что комната заперта изнутри. Из этого следовал только один вывод: в спальне кто-то есть. И возможно, не один. Взглянув на полированные половицы под ногами, Джерри увидел на блестящем дереве несколько капель воды.
Теперь ему ничего не стоило сложить воедино разрозненные частицы головоломки; еще проще было представить, что сейчас происходит за запертой дверью. Непостижимым образом Тодд и Катя выдержали схватку с Тихим океаном Они остались живы и теперь, без сомнения, крепко спят в исполинской постели. Джерри мучительно хотелось проскользнуть сквозь дверь и увидеть, как они лежат, нежно прижавшись друг к другу. Оба обнаженные, Тодд уткнулся лицом в подушку, Катя обвила его рукой. Возможно, она слегка похрапывает – несколько раз, когда ей случалось задремать в присутствии Джерри, он слышал, как она уютно сопит носом.
Джерри далек был от того, чтобы упрекать Катю за неуемность в удовлетворении похоти. Он понимал, почему она так ненасытна: ночи, проведенные в объятиях влюбленных мужчин, позволяли ей ощущать вкус жизни и сознавать ее прелесть.
К тому же какая-то часть его существа упорно надеялась, что если он будет хранить верность Кате, если исполнит свою роль до конца, то однажды настанет вожделенный миг, когда она вновь позволит ему утолить любовный голод. Миг, когда она докажет, что годы не властны над их влечением друг к другу.
Брамс тихонько отошел от двери и бегом бросился вниз, оставив спящих во власти блаженного забытья.
Дойдя до площадки, на которой он оставил Эппштадта, Джерри обнаружил, что тот исчез. Как видно, могущественный кинобосс поборол-таки страх и отправился вниз на поиски молодого официанта. Брамс прислушался. Снизу не доносилось ни звука. Завывания ветра стихли. Дверь больше не хлопала.
Тогда он направился к парадной двери, которая была распахнута настежь.
Возможно, теперь было самое время покинуть этот дом. Ему здесь больше нечего делать. В помощи его никто не нуждался. Катя нашла своего мужчину. Тодд, переживший столько разочарований, обрел в ее объятиях вожделенный покой и безмятежность. Джерри оставалось лишь молча попрощаться с домом и исчезнуть.
Несколько минут Брамс стоял на пороге, не в силах сделать решающий шаг. И все же он надумал задержаться еще немного. Ему хотелось увидеть, какое лицо будет у Максин, когда та обнаружит, что Тодд жив и здоров. Джерри отправился в кухню, сел и исполнился ожиданием – наиболее привычным занятием для человека, предпочитавшего наблюдать за жизнью других, а не жить своею собственной.
Запоздалый удар землетрясения застал Эппштадта на предпоследней ступеньке лестницы. Хотя Гарри отнюдь не отличался проворством и ловкостью, две ступеньки, отделявшие его от двери в подвал, он преодолел одним прыжком. Стены издавали злобное рычание, словно там были замурованы голодные тигры. Эппштадт понимал, что подвал далеко не самое удачное место для того, чтобы переждать землетрясение – особенно если этот легкий толчок окажется не запоздалым эхом, а предвестием нового разгула стихии. Было бы разумнее – намного разумнее – подняться по лестнице и переждать, пока голодные тигры не успокоятся. Но Эппштадт не собирался подниматься обратно. Большую часть своей жизни он руководствовался исключительно соображениями разума, неизменно выбирал безопасную дорогу и проверенный маршрут. Теперь же ему вдруг захотелось поиграть с опасностью и посмотреть, каковы будут последствия.
Однако это вовсе не означало, что он намерен рисковать своей драгоценной жизнью попусту. Прямо перед ним виднелся дверной проем. Эппштадт решил, что здесь ему будет безопаснее, чем в коридоре. Он устремился к намеченному убежищу, но тут дрожь, сотрясавшая дом, внезапно стихла.
Эппштадт с облегчением перевел дух.
Он огляделся по сторонам. Скорее всего, Джой находился в загадочной комнате, что скрывалась за дверью; больше ему негде было прятаться.
Гарри приблизился к двери. Заглянул внутрь. Сначала он ничего не увидел, лишь кромешную тьму. Он протянул руку и принялся шарить по стене в поисках выключателя, как это делали многие до него. Так ничего и не обнаружив, он ощутил острый приступ любопытства. В конце концов, разве он не хотел приправить собственное пресное существование умеренной долей риска? Сейчас ему представилась для этого великолепная возможность. Войдя в эту пресловутую комнату, расположенную в подвале безумного дома, он, возможно, совершит самый безрассудный поступок в своей жизни.
Прохладный бриз коснулся его лица, словно в знак приветствия. А потом ветер будто подхватил его и перенес через порог в мир – да, несомненно, это был целый мир, а не просто комната, – раскинувшийся за дверью. Эппштадт поднял взгляд к небесам и увидал солнце, на три четверти закрытое луной, и легкие перистые облака, которые так занимали его воображение в детстве, – он гадал тогда, кто придал им такие изящные, такие затейливые очертания. На востоке с неба сорвалась звезда, и Эппштадт провожал ее глазами, пока она, вспыхнув напоследок, не погасла где-то за деревьями.
А вдалеке, за темной чащей леса, сверкала морская гладь. Эппштадт догадался, что это не Тихий океан. Корабли, скользившие по воде, напоминали шхуны и корветы из фильмов Эррола Флинна – «Морской ястреб» и тому подобное. В детстве Эппштадт обожал эти фильмы. Парусники же приводили его в неописуемый восторг.
Прошло двадцать шесть секунд с того момента, как руководитель студии «Парамаунт» – человек, который на протяжении всей своей профессиональной карьеры неизменно заглушал в себе голос мечтательного мальчишки и не расставался с маской надменного пренебрежения ко всякого рода чудесам и мистическим вывертам, – ступил в Страну дьявола. И страна эта завладела им без остатка.
