– Мне нужен камень! – крикнул Джой.
– Для чего?
– Черт возьми, хватит вопросов! Просто найдите мне камень!
Эппштадт не привык выполнять приказы – в особенности приказы официантов, – однако, учитывая своеобразие момента, счел за благо повиноваться. Он огляделся по сторонам, отыскал продолговатый острый камень и протянул его Джою. Парень без промедления метнул этот снаряд в ближайшую ворону. Удар пришелся в цель. Джой сделал правильный выбор, поразив самую наглую тварь, которая явно намеревалась приняться за распятого. Камень снес мерзкой птице голову, однако товарки убитой, вопреки ожиданиям Джоя, и не подумали улететь. Они лишь подняли злобный перепуганный гам и переместились на несколько ветвей выше.
Казалось, шум пробудил распятого от спасительного забытья. Он поднял голову и приоткрыл рот. Черная змея, тонкая, как палец ребенка, выскользнула из его губ в потоках крови, слюны и желчи. Змея немного помедлила, зацепившись за верхнюю губу распятого, и упала на землю вблизи от Эппштадта.
Охваченный ужасом и отвращением, Гарри отскочил в сторону и бросил взгляд на дверь, желая удостовериться, что путь к отступлению по-прежнему открыт. Змея заставила его позабыть о милосердной миссии.
– Черт с ним, с этим парнем, – крикнул он. – Слезай, Джой. Ему уже ничем не поможешь.
– Надо спустить его на землю.
– Джой, я же сказал, ты уже ничем ему не поможешь. Ему конец.
Судя по виду распятого, усилия, направленные на его спасение, и в самом деле были тщетны. Белки потухших глаз выкатились из-под опущенных век. Бедняга пытался что-то сказать, но разум и язык отказывались ему повиноваться.
– Знаешь, что это такое? – изрек Эппштадт, оглядывая местность. – По-моему, это ловушка.
И впрямь, вокруг было полно укромных мест, где наверняка таились враги – как люди, так и животные. В любую минуту они могли выскочить из-за скал, показаться из зарослей, вылезти из пещер.
– Нам надо смываться отсюда поскорее. Иначе нас ждет такая же участь, как и этого парня.
– Вы хотите сказать, придется его бросить?
– Да. Именно это я и хочу сказать.
В ответ самаритянин Джой молча покачал головой. Он не собирался отказываться от своего намерения помочь распятому. Ему удалось развязать веревку, стягивавшую правую кисть несчастного, и освобожденная рука безжизненно повисла. Кровь брызнула с ветвей над головой Эппштадта подобно легкому дождю.
– Сейчас я сниму его, – сообщил Джой.
– Джой, я же сказал…
– Приготовьтесь, – скомандовал Джой, потянувшись ко второй руке жертвы. – Вам придется его поймать.
– Я не могу.
– Придется, – отрезал Джой. – Больше некому.
На этот раз Эппштадт пропустил приказ официанта мимо ушей.
Он услышал какой-то шум и, обернувшись, увидел, что на него пристально смотрит невесть откуда взявшийся ребенок, совершенно голый, маленький и уродливый.
– А это что еще за явление? – пробормотал он.
Джой, возившийся с левой рукой распятого, не обратил на ребенка внимания.
Уродец приблизился к Эппштадту на несколько шагов, и тот смог получше рассмотреть его. В облике странного мальчика было нечто козлиное. Глаза его имели необычный желто-зеленый оттенок, а кривые ноги поросли грязной шерстью. Внизу живота виднелся напряженный член, впечатляющие пропорции которого далеко не соответствовали детскому телу. Мальчик, не сводя глаз с незнакомцев, беспрестанно теребил свой пенис пальцами.
– Зачем вы его сняли? – произнес он, обращаясь к Джою. Затем, не получив ответа, повторил вопрос, в упор глядя на Эппштадта.
– Ему больно, – только и нашелся сказать Эппштадт, хотя эта обыденная фраза далеко не выражала ужасающего состояния жертвы.
– Моя мать хочет, чтобы ему было больно, – сообщил мальчик-козел.
– Твоя мать?
– Ли-лит, – по слогам произнес ребенок. – Так зовут мою мать. Она – королева ада. А я – ее сын.
– Если ты ее сын, – пробормотал Эппштадт, пытаясь выиграть время и решить, как лучше вести себя с этим странным существом, – значит, значит… она твоя мать?
– И она повесила его здесь, чтобы я на него смотрел! – сказал мальчик, яростно тряхнув головой и членом одновременно.
Чем сильнее становился гнев ребенка, тем настойчивее бросалось в глаза его уродство. У мальчика была заячья губа, делавшая его речь невнятной, а из носа – который, в сущности, представлял собой две черные дырки – беспрестанно сочилась слизь. Кривые зубы заходили один на другой, а глаза слегка косили. Короче говоря, он являл собой живое безобразие, за исключением одной лишь части тела – громадного члена, который теперь утратил напряженность и свисал между поросших шерстью ног, похожий на резиновую дубинку.
– Я расскажу про вас матери, – пригрозил мальчик, указав на Эппштадта коротким кривым пальцем. – Этот человек пронивился.
– Может, все-таки провинился? – поправил Эппштадт, не сумев сдержать презрительной усмешки. Этот маленький монстр был, судя по всему, полным кретином, не умеющим даже правильно произносить слова.
– Да, пронивился, – важно повторил мальчик-козел. – И он должен висеть здесь, пока птицы не выклюют его глаза, и собаки не съедят все его пороха.
– Ты хочешь сказать потроха?
– Пороха!
– Хорошо, будь по-твоему. Пороха так пороха.
Во время этой короткой содержательной беседы взгляд Эппштадта упал на левую ногу мальчика. Ноготь на среднем пальце, судя по всему, не подстригали с самого рождения, и теперь он превратился в устрашающий коготь – темно-коричневый, длиной не менее шести, а то и семи дюймов.
– С кем, черт побери, вы там болтаете? – крикнул Джой со своего дерева. Густая листва не давала ему возможности увидеть мальчика-козла.
– Знаешь, Джой, выяснилось, что этот тип наказан. Получил, так сказать, поделом. Так что лучше оставить его здесь.
– Кто это вам сказал?
Джой спустился по лестнице на несколько ступенек и наконец разглядел мальчика.
– Этот?
В ответ монструозное дитя оскалило зубы в ухмылке. Струйка темной слюны показалась из уголка его рта и потекла по груди.
– Я уверен, нам лучше уйти… – вновь начал Эппштадт.
– Я не уйду, пока не сниму этого бедолагу, – процедил Джой, вновь поднимаясь по лестнице. – А на то, что болтает это чучело, мне наплевать.
– Джой, не стоит вмешиваться не в свое дело, – взмолился Эппштадт. – Пойдем, прошу тебя!
В тяжелом, спертом воздухе, в тучах, проносившихся над их головами, оглушалось нечто тревожное. Эппштадт все больше убеждался, что последствия промедления могут быть губительными для них обоих. Он не знал и не хотел знать, что за мир его окружает и по чьей воле этот мир создан. В эту минуту у него осталось одно-единственное желание: выскочить отсюда через спасительную дверь.
