Звук; привлек мое внимание, и я с удивлением увидел, что красные и черные нити пробегают по спокойным цветам одеяния Ханны. Был ли я единственным в зале, кто заметил их? Это было свидетельством того, что, несмотря на спокойствие и самообладание, ангел не могла скрыть истинного положения вещей.
Я услышал другой звук — возможно, из мастерской за моей спиной. Тиканье часов.
Никто не пошевелился.
Тик-так. Тик-так.
И тогда одновременно, не сговариваясь — будто они были схожи во всем, что касалось выдержки и политики, — архиепископ и Ханна встали. Оба уперлись в стол кулаками, подались вперед и разом заговорили. Их голоса были так схожи в своем праведном гневе, что сначала я не мог отличить один от другого, слова сливались в бесконечное непостижимое предложение:
— …так почему ты не был священный о да ты можешь не прав ли ты с мечами и их дело пожнут не книги мы не будем напрасны кровь на всем этом уйдут навсегда…
Они говорили и говорили, а все остальные в зале делали то же, что и я: пытались сосредоточиться либо на архиепископе, либо на Ханне, чтобы расшифровать и осознать эту безумную речь. Если кто-то и сумел что-то разобрать, то не выдавал этого. Все лица остались озадаченными и разочарованными.
А демон архиепископ и ангел Ханна не успокаивались. Их ярость все возрастала, сила их гнева и подозрения изменила геометрические формы помещения, которые изначально казались мне безупречными, а теперь покоробились. Это звучит безумно, но я по возможности подробно рассказываю о том, что видел своими глазами, и надеюсь, что мои слова не рассыплются в прах под грузом заключенных в них парадоксов.
Они тянулись друг к другу, дьявол и ангел. Их головы непомерно росли по мере приближения, расстояние между линией волос и подбородком уже составляло метр или больше, а они все продолжали расти. Мало того что их головы доросли до гротескного размера — они еще и сузились до сантиметров пяти — семи, а кончики носов приблизились один к другому на расстояние вытянутого пальца. Слова, которые они продолжали выплевывать, вырывались из гротескно искривленных ртов облачками дыма. Цвет каждого облачка отличался от предыдущего, они поднимались к потолку, образуя там осадок мертвых слов. И пока игрался этот нелепый спектакль — я предупреждал, что отдельные детали истории покажутся вам опасно близкими к бреду сумасшедшего, — мои глаза говорили мне, что Ханна и архиепископ по-прежнему сидят на месте, каждый в своем кресле.
Не могу объяснить, что это было. Я слушал их страстный спор минуты три, не разбирая ни единого аргумента сторон, и вдруг мой мозг начал различать реплики их разговора. Стоит ли уточнять, что это не походило на обычную беседу, но это не был и обмен угрозами. Постепенно я понял, что слышал наисекретнейшие переговоры. Их вели ангелы и демоны — два племени, некогда соединившиеся в небесной любви, но ставшие врагами. Во всяком случае, именно так я считал. Меня учили, что их ненависть друг к другу так глубока, что о мире никто не помышляет. И вот они сидели рядом — противники настолько давние, что стали почти друзьями, — и пытались поделить власть над новой силой, вопреки утверждениям демона, будто изобретение Гутенберга не имеет никакого значения. Новая машина действительно изменит очертания мира, и каждая сторона хотела завладеть львиной долей его произведений и их влияния. Ханна настаивала, чтобы все священные книги выпускались под ангельской лицензией, но архиепископ готов был потворствовать этому не больше, чем ангел — эротическим изданиям на потребу человечества.
То, о чем они спорили, по большей части было мне неведомо: литературные жанры, романы и газеты, политические журналы и научные трактаты, руководства по эксплуатации, путеводители и энциклопедии. Они торговались, как двое из вашего племени торгуются за коня на ярмарке; дело шло быстрее и заключение великого договора приближалось, когда им удавалось поделить очередной кусок добычи. Та часть мира слов, за которую боролась Ханна, вовсе не определялась непоколебимой системой высоких принципов, а архиепископ яростно отвоевывал для своих не только труды, принадлежавшие, по моему мнению, аду: речи адвокатов, записки ученых или убийц, сеявших зло. Ангел отвоевывал исповеди проституток, мужчин и женщин и любые другие произведения, призванные воспламенить читателя. Демон с тем же жаром бился за контроль над выпуском и распространением всех выдумок, написанных так, будто авторы рассказывали правду. Но как же быть, вопрошал ад, если сочинителем окажется проститутка?
Спор продолжался без конца. Пара советников, призванных высшими силами за стол переговоров, вставляли собственные суждения или словесные манипуляции в спор своих доверителей. Упоминались давние прецеденты — например, «вопрос колеса» и «переговоры о молотилке». Что касается великого изобретения Гутенберга, потенциальной причины войны между небом и адом, то его бесстрастно называли «предметом рассмотрения».
По мере усложнения спора странное зрелище трансформации ангела и демона стало еще более причудливым из их голов вытянулись дюжины щупальцев, похожих на тонкие сплетающиеся пальцы. По-видимому, это изящное переплетение отражало запутанность дебатов.
Собравшиеся наблюдали, как они определяют будущее человечества, но слишком многое в их речах ускользало от моего понимания, и это Действо Великой Важности и т. д. и т. п. меня утомило. Роскошное зрелище сложного переплетения их голов — совсем другое дело: это превосходило любые создания моего воображения. Щупальца причудливо извивались, стараясь поточнее изобразить каждое высказанное предложение или контрпредложение, каждый успешный обмен или безуспешный натиск. Аргументы были так замысловаты, тела ангела и демона так изысканно переплетались, что их головы напоминали гобелен «Аллегорическое изображение спора между раем и адом во имя предотвращения войны».
Это была тайна, делавшая сам Гутенбергов пресс второстепенным. Я смотрел, как действуют силы за спиной мира. То, что я всегда считал губительной невидимой войной, возникавшей в небесах и иногда вторгавшейся в ваш человеческий мир, оказалось не кровавой битвой, в которой легионы воинов изничтожают друг друга, но бесконечным базарным торжищем. А почему? Потому что это изобретение сулило прибыль. Ангела Ханну совершенно не волновало, что этот «печатный материал», как она выражалась, может отравить или подорвать духовную жизнь человечества. Демону-архиепископу и его советникам также не было дела до того, что мир может использовать печатное слово для совращения невинных. Обе стороны стремились овладеть силой слова, полученной из множества слов, а для этого требовались маневры такой сложности, что поведение каждой составной части этого узла соглашений и договоренностей зависело от любой другой части. Они не походили на врагов — они просто заключали очередной брачный контракт между противоборствующими кланами, поводом к чему послужило создание Гутенберговой машины. Она будет делать деньги, эта машина. И в то же время контролировать умы. Хотя бы это я понял из их витиеватого разговора.
Мой утомленный взгляд перешел на Квитуна как раз в тот момент, когда его блуждающий взгляд нашел меня.
Судя по его потрясению, он считал меня мертвым. Но то, что я оказался жив, обрадовало его, и я преисполнился надежды. На что я надеялся, не могу объяснить.
