— Не могу в это поверить.
— Это так.
— И все-таки ты должен быть любящим сыном, — возразил Стип. — Будь благодарен за то, что их лица всегда перед глазами. И когда ты их зовешь, они откликаются. Поверь, это лучше, чем пустота. Лучше, чем молчание.
Джекоб снял руку с плеча Уилла и легонько ткнул его в спину.
— Ступай, — сказал он тихо. — Будешь тут стоять, превратишься в ледышку. И тогда мы больше не встретимся.
Уилл, услышав это, воспрянул духом.
— А мы еще встретимся?
— Конечно, если ты захочешь меня найти. Но, Уилл, пойми… Мне не нужна собачка, которая будет сидеть у меня на коленях. Мне нужен волк.
— Я могу быть волком, — сказал Уилл.
Он хотел повернуть голову и через плечо посмотреть на Стипа, но подумал, что кандидату в волки не стоит этого делать.
— Тогда, как я и сказал, найди меня, — повторил Стип. — Я буду недалеко.
И с этими словами он подтолкнул Уилла, и тот двинулся вниз по склону.
Уилл не оглядывался, пока не вышел на тропинку, а когда оглянулся — ничего не увидел. По крайней мере, ничего живого. Только черную вершину холма на фоне прояснившегося неба. И звезды между туч. Но их величие было ничто в сравнении с лицом Джекоба Стипа. Лицом, которого он не видел. По пути домой Уилл создал в воображении сотни версий этого лица, каждая следующая прекраснее предыдущей. Благородный Стип, с точеными, изысканными чертами; солдат Стип со шрамами, оставшимися после сражений; волшебник Стип, чей взгляд излучает могущество. Возможно, он воплощал в себе все эти качества. А может, ни одного. Уиллу было все равно. Важно поскорее снова оказаться рядом и получше его узнать.
А тем временем из окон дома проливался мягкий свет, в камине плясал огонь.
«Даже волку хочется иногда посидеть у камина», — подумал Уилл.
Он постучал в дверь, и его впустили.
VI
1
На следующий день он не пошел на холм, чтобы найти Джекоба. И через день тоже. Вернувшись домой, он выслушал поток обвинений (мать сотрясалась в рыданиях, уверенная, что он погиб, а отец побелел от ярости, будучи в такой же уверенности, что он живехонек) — и теперь боялся выйти за порог. Вообще-то Хьюго был человек не свирепый. Он гордился своей рассудительностью. Но в данном случае сделал исключение и так поколотил сына (почему-то выбрав для этого книгу), что для обоих дело кончилось слезами: Уилл плакал от боли, отец — от душевных страданий, причиной которых было то, что он потерял контроль над собой.
Его не интересовали объяснения Уилла. Он просто сказал сыну, что ему, Хьюго, наплевать: пусть Уилл бродяжничает хоть всю свою никчемную жизнь, но с Элеонор дела обстоят иначе, и разве ей выпало мало страданий?
Поэтому Уилл оставался дома, со своими синяками и злостью. По прошествии сорока восьми часов мать попыталась заключить мир: сказала, что была перепугана до смерти, боялась, что с ним случилось что-то ужасное.
— Почему? — мрачно спросил он.
— Что ты имеешь в виду?
— Почему тебя беспокоит, случилось со мной что-то или нет? Раньше тебе было безразлично…
— Ах, Уильям… — сказала она вполголоса.
В ее тоне почти не было упрека. Главным образом печаль.
— Тебя это ничуть не беспокоит, — заявил он без обиняков. — И ты сама это знаешь. Ты всегда думаешь только о нем.
Ему не нужно было объяснять, о ком именно.
— Я для тебя ничего не значу. Ты сама так сказала.
Это не вполне соответствовало действительности. Она никогда такого не говорила. Но его ложь была похожа на правду.
— Я наверняка не это имела в виду, — сказала она. — После смерти Натаниэля мне так тяжело…
С этими словами она потянулась к его лицу и осторожно погладила по щеке.
— Он был такой… Такой…
Уилл едва слушал. Он думал о Розе Макги, о том, как она прикасалась к его лицу и тихо с ним говорила. Только она при этом не вспоминала о ком-то другом. Она сказала, какое он сокровище, просто золото, такой проворный. Эта женщина, которая и имени-то его не запомнила, увидела в нем качества, которых не замечала родная мать. Это печалило Уилла и в то же время злило.
— Почему ты все время говоришь о нем? Он умер.
Рука Элеонор упала, она посмотрела на него полными слез глазами.
— Нет. Он никогда не умрет. Во всяком случае, для меня. Я не надеюсь, что ты это поймешь. Ты другое дело. Но твой брат был особенным. Настоящим сокровищем. И для меня он никогда не умрет.
И тут с Уиллом что-то случилось. Росток надежды, который зеленел в течение тех месяцев, что миновали после несчастья, мгновенно завял и обратился в прах. Он ничего не сказал — просто встал и вышел, оставив мать наедине с ее слезами.
2
Когда прошли два дня, в течение которых он был наказан и не выходил из дома, Уилл отправился в школу. Она была меньше, чем Сент-Маргарет, и это ему понравилось. Здания старинные, вокруг площадки для игр росли деревья, а забора не было. В первую неделю он замкнулся, почти ни с кем не разговаривал. Но однажды за завтраком, когда Уилл, как обычно, был занят самим собой, перед ним возникло знакомое лицо. Фрэнни.
— Вот ты где, — сказала она, словно все это время его искала.
— Привет.
Уилл оглянулся: нет ли поблизости придурка Шервуда. Нет, Шервуда не было.
— Я думала, ты убежал, как собирался.
— И убегу. Непременно.
— Я знаю, — искренно сказала Фрэнни. — После нашей встречи я все время думала: может, и мне убежать. Нет-нет, не с тобой, — поспешила добавить она. — Но настанет день, и я все равно убегу.
— Только нужно убежать как можно дальше, — посоветовал Уилл.
— Как можно дальше, — повторила Фрэнни, будто заключая с ним договор. — Тут вблизи и смотреть-то не на что, если только не поехать… ну, ты знаешь куда.
— Ты можешь свободно говорить о Манчестере, — сказал Уилл. — Если там умер мой брат, это еще ничего не значит. Я хочу сказать, на самом деле он не был мне братом.
Уилл ощутил, как в голове у него рождается восхитительная ложь.
— Я, видишь ли, усыновленный.
— Да?
— Никто не знает, кто на самом деле мои родители.
— Ух ты! Это тайна?
Уилл кивнул.
— Так что я даже Шервуду не могу сказать?
— Лучше не говорить, — ответил Уилл, изображая серьезность. — Он может разболтать.
Раздался звонок, призывавший в классы. Грозная мисс Хартли, грудастая дама, один взгляд которой наводил ужас на ее подопечных, впилась взглядом в Уилла и Фрэнни.
