— Что ярко? — выдохнула Роза.
— Чем глубже мы уходим, тем ярче оно становится…
— Посмотри на меня, — сказала она. — Джекоб! Посмотри на меня!
Он продолжал двигаться механически, но его эрекция больше не могла служить ее наслаждению и даже его собственному, она лишь подпитывала видение. Чем выше он поднимался, тем ярче горел огонь, и возникало ощущение, что когда он прольет свое семя, то окажется в самой сердцевине этого величия. Женщина извивалась под ним, но он не обращал на нее внимания, просто качал и качал, а свет становился все ярче, а с ним росла и его надежда, что он понемногу вспомнит это место, назовет его, поймет.
Этот момент был уже близок. Зарево узнавания обретало определенность. Еще несколько секунд, еще несколько заходов в ее чрево, и откровение снизойдет на него.
Но тут она оттолкнула его изо всех сил. Он сопротивлялся, желая досмотреть до конца, но она не собиралась ему потакать. Какими бы громкими ни были ее стоны и рыдания, она только играла в покорность (так же, как в потерявшуюся девочку или воспылавшую страстью жену), а теперь, желая избавиться от него, полагалась только на свою силу. Едва ли не с презрением она вытолкнула его из своего лона, сбросила с себя на студеную кровать. И вместо того чтобы пролить семя в высшей точке откровения, он побрызгал слабыми струйками, а ее бешеный отпор не позволил уловить видение, нисходившее на него.
— Опять ты думал про Рукенау! — закричала она, соскальзывая с кровати и засовывая груди в корсаж. — Я ведь тебя предупреждала. Я говорила, что не буду в этом участвовать!
Джекоб закрыл глаза, надеясь хоть мельком увидеть то, что от него ускользнуло. Он подошел так близко, очень близко. Но видение исчезло, словно погасший в небе фейерверк.
И в темноте — звук воды, льющейся на него. Он открыл глаза и понял, что лежит в ванне, а ледяная вода продолжает молотить по его черепу.
— Господи… — пробормотал он, неуверенно поднял руку и выключил воду.
Потом, дрожа и прерывисто дыша, он лежал в спадающей воде. Что с ним, черт побери, такое? Сначала сны внутри снов. Теперь видения внутри видений? Либо у него нервный срыв, что по меньшей мере отвратительно, либо… А что — либо? Что Господин Лис прав? Возможно ли такое? Существует ли хоть малейшая вероятность того, что, кем бы ни было это животное — симптомом или духом, — оно изрекало некую метафизическую истину, и все, что находилось в его черепной коробке, как русская матрешка, в свою очередь было и где-то еще. Или скорее, что воспоминания его разума, содержавшие картинки со Стипом и лисом с окровавленной мордой, парадоксальным образом являются частью чужих воспоминаний. Стип знакомит его с собственной мифологией, в которой лис с окровавленной мордой возводится в дворянское достоинство.
— Ну, хорошо, — сказал он животному, не в силах продолжать этот спор. — Предположим, ради душевного спокойствия и мира я соглашусь с тем, что ты говоришь. Означает ли это, что мне больше не нужно думать об этой сучке Розе? Потому что… ты уж меня извини, но это никак не укладывается в мои представления о веселенькой ночке и вихре удовольствий. Ты меня слушаешь?
Ответа от лиса не последовало. Уилл поднялся на ноги, взял полотенце и намотал на свое дрожащее тело. Вода все еще капала с него, но он поплелся на лестничную площадку. Там было пусто. Он спустился по лестнице. Ни в архиве, ни в фотолаборатории, ни в кухне никого не было. Лис исчез.
Он сел за кухонный стол, где все еще стоял пакет молока, из которого он только что пил. И вдруг на него ни с того ни с сего напал беззвучный смех. Это было нелепо: он провел ночь, обмениваясь метафизическими мудростями с лисом, чья единственная цель, похоже, состояла в том, чтобы втемяшить в его, Уилла, голову мысль о том, что он, лис, реален. Что ж, он своего добился. Спал ли он или снился кому-то, Стип ли был в его голове или он в голове Стипа, был ли лис мифом, шуткой или покусанным блохами доказательством его, Уилла, безумия, все это составляло часть путешествия, которое он вынужден был совершить независимо от своего желания. Принятие этого факта странным образом успокаивало. Он исходил столько диких мест за свою жизнь и в итоге потерял веру в путешествия. Но возможно, все они были предприняты для того, чтобы он вернулся домой и подготовился к путешествию, о котором и помыслить не мог, пока не разочаровался во всех, уже совершенных.
Он допил молоко и (продолжая улыбаться самому себе при мысли об абсурдности и простоте происходящего) пошел в кровать. Простыни были настоящей роскошью после ледяной постели во дворце Еропкина, и, натянув одеяло, он погрузился в спокойный сон.
IX
С веранды того, что когда-то было резиденцией португальского военачальника в оманском Сохаре, Джекобу открывался великолепный вид через залив на Джаск и вдоль берега — на Ормузский пролив. С тех пор как завоеватели оставили страну, миновали века, и скромный особняк пришел в запустение. Тем не менее они с Розой чувствовали себя здесь вполне комфортно в течение последних двадцати двух дней. Хотя город после империалистических завоеваний был заброшен, в нем осталась одна достопримечательность. По улицам бродила группа трансвеститов, которых здесь называли ксанитами. Они утверждали, что одержимы духами малых женских божеств. Роза обычно чувствовала себя лучше в присутствии мужчин, делавших вид, что они принадлежат к ее полу, и, узнав об этих людях, потребовала, чтобы Стип вместе с нею отправился на их поиски — ведь она шла ему навстречу в последнее время и была рядом, когда он устраивал бойню. Ему предстояло перенести в дневник записи, которые он наскоро делал на месте забоя, но он согласился пойти с ней, напомнив, что когда он возобновит работу, чтобы завершить свой великий труд, то будет рассчитывать на ее помощь. В последнее время дела его шли неплохо. За прошедшие семь месяцев дюжина стопроцентных ликвидаций видов, хотя восемь из них были всего лишь маловажными формами южноамериканских насекомых, но его молох перемалывал всех. А теперь нужно сделать их легендой.
Но сегодня его успехи казались такими далекими. Он не прикасался к чернилам: пальцы слишком сильно дрожали. Он мог только думать об Уилле Рабджонсе.
— Какого черта ты, будто одержимый, все время о нем думаешь? — спросила Роза, увидев Джекоба, который со скорбным видом сидел на веранде.
— Все наоборот. Я о нем очень долго даже не вспоминал. Но он постоянно думал обо мне.
— Помнится, ты где-то читал, что он убит? — сказала она, беря дольку мандарина с его отставленной тарелки и выедая ее до горькой корочки.
— Не убит. На него напал медведь.
— Ах, да. Он делает фотографии мертвых животных. У тебя есть его книга. — Она отшвырнула мандариновую корку и взяла другую дольку. — Это наверняка твое влияние.
— Несомненно, — отозвался Джекоб.
Эта мысль не доставила ему удовольствия.
— Беда в том, что влияние — вещь двусторонняя.
— Значит, ты подумываешь о том, чтобы стать фотографом? — усмехнулась она.
