— Наверно, курит марихуану с Братьями Гримм, — сказал Уилл, имея в виду двух немцев, с которыми Корнелиус подружился на почве общей любви к пиву и травке.
Они жили в самом шикарном доме в поселке — в нем даже имелся довольно большой телевизор. Корнелиус признался, что кроме травки у них такая обширная коллекция видео с женской борьбой, что можно писать диссертацию.
— Значит, тут мы все дела закончили? — спросила Адрианна, собираясь приготовить коктейль из водки и мартини, который они обычно пили в это время суток.
Это был ритуал, который начался с шутки в промоине в Ботсване, — они передавали друг другу фляжку с водкой, делая вид, что прихлебывают очень сухой мартини в «Савойе».
— Закончили, — сказал Уилл.
— Ты разочарован.
— Я всегда разочарован. Потому что никогда не получаю то, что хочу.
— Может, ты хочешь слишком многого.
— Мы уже говорили на эту тему.
— И я говорю опять.
— А я нет, — сказал Уилл бесстрастным тоном, хорошо знакомым Адрианне.
Она переменила тему.
— Что, если я возьму пару недель отпуска? Хочу съездить в Таллахасси повидать маму.
— Нет проблем. Я возвращаюсь в Сан-Франциско — хочу заняться фотографиями, начну устанавливать связи.
Это было его любимое выражение — оно должно было описать процесс, которого Адрианна толком не понимала. Она видела, как Уилл это делает: разложит на полу двести или триста фотографий и несколько дней бродит между ними, перекладывает снова и снова, находит невероятные сочетания в надежде на какую-то искру, ворчит себе под нос, когда ничего не происходит, выпивает немного и сидит ночь напролет, сосредоточенно разглядывая снимки. Когда связи установлены и фотографии разложены в том порядке, который кажется ему правильным, в них вдруг возникает энергия, которой не было прежде. Но Адрианне всегда казалось, что силы, затрачиваемые Уиллом, не стоят результата. Это своего рода мазохизм, решила она: последняя отчаянная попытка — перед тем как фотографии уйдут от него в мир — найти смысл в том, что смысла не имеет.
— Ваш коктейль, сэр, — сказала Адрианна, поставив мартини перед Уиллом.
Поблагодарив, он взял стакан, и они чокнулись.
— Это не похоже на Корнелиуса — пропустить выпивку, — заметила Адрианна.
— Ты ищешь повод забежать к Братьям Гримм, — отозвался Уилл.
Адрианна не стала отпираться.
— Я смотрю на Герта — вполне возможно, он очень даже ничего в постели.
— Это тот, у которого пивной живот?
— Угу.
— Забирай его себе. Только, я думаю, они идут в комплекте. Хочешь одного — бери и другого.
Уилл взял пачку сигарет и направился к двери, прихватив мартини. Включил фонарь на крыльце, отворил дверь и, прислонившись к дверному косяку, закурил. Детишки Тегельстрома ушли в дом и уже, наверное, были в постелях, но лампочки, которые повесил для них Питер, по-прежнему горели: ореол оранжевых тыкв и белых черепов вокруг дома тихо раскачивался под порывами ветра.
— Я должен сообщить тебе кое-что, — сказал Уилл. — Хотел дождаться Корнелиуса, но… Наверное, эта книга будет последней.
— Знала, что тебя что-то грызет. Я думала, это из-за меня…
— Боже милостивый, нет, конечно нет, — возразил Уилл. — Ты, Ади, лучшая из лучших. Без тебя и Корнелиуса я давным-давно бросил бы все это дерьмо.
— Так почему теперь?
— Мне разонравилось. Как ни старайся — толку никакого. Ну, покажем мы фотографии этих медведей, а в результате только больше туристов приедут посмотреть, как они засовывают носы в банки из-под майонеза. Все это пустая трата времени — и ни хрена больше.
— И чем будешь заниматься?
— Не знаю. Хороший вопрос. Ощущение такое… Нет, не знаю.
— Какое ощущение?
— Что все сходит на нет. Мне сорок один, и я чувствую, что слишком много всего повидал, успел побывать едва ли не всюду, и все смешалось в одну кучу. Не осталось волшебства. Я пробовал принимать наркотики. Терял голову от любви. Разочаровался в Вагнере. Ничего лучше уже не будет. А то, что достигнуто, оказалось так себе.
Адрианна подошла к двери и положила подбородок на плечо Уилла.
— Мой бедный Уилл, — сказала она. — Такой знаменитый, такой известный, но как тебе все приелось.
— Смеешься над моей хандрой?
— Да.
— Я так и подумал.
— Ты устал. Тебе нужно передохнуть с годик. Посиди где-нибудь на солнышке с хорошеньким мальчиком. Совет от доктора Адрианны.
— Найдешь мне мальчика?
— О боже! Неужели ты настолько опустошен?
— Я бы не смог дойти до бара, даже если бы от этого зависела моя жизнь.
— И не ходи. Выпей еще мартини.
— Нет, у меня идея получше, — сказал Уилл. — Приготовь выпивку, а я схожу за Корнелиусом. А потом выпьем и погрустим вместе.
VI
Корнелиус до вечера пробыл у братьев Лаутербах и неплохо провел время: смотрел женскую борьбу и покуривал травку на халяву. Он ушел, когда стало темно, чтобы вернуться домой и выпить пару рюмок водки, но, преодолев половину пути по Главной улице, задумался: перспектива разборки с Адрианной ему вовсе не улыбалась. Сейчас у него нет настроения извиняться и оправдываться — от этого станет только хуже. Он выудил из кармана самокрутку, которую умыкнул у Герта, и направился к заливу, чтобы ее выкурить.
Он шел между домами, а ветер приносил с залива снежинки, которые хлестали по лицу. Остановился под фонарем, между задами домов и кромкой воды, и поднял голову к свету, чтобы видеть полет снежинок.
— Трогательно, — сказал он самому себе.
Гораздо приятнее, чем медведи. Он вернется и скажет Уиллу, чтобы тот бросил диких зверей и начал фотографировать снежинки.
«Их существованию угрожает куда большая опасность», — шевельнулось в его слегка одурманенном мозгу.
Как только выглянет солнце — они исчезнут. Все их совершенство уйдет в небытие. Это настоящая трагедия.
Уилл не добрался до дома Лаутербахов. Он протопал ярдов сто по Главной улице (каждый порыв ветра был сильнее предыдущего и приносил больше снега), когда увидел Корнелиуса. Тот крутился на месте, задрав лицо к небу. Он явно накурился, что было вполне в его духе. Именно так Корнелиус всегда распоряжался своей жизнью, а у Уилла было слишком много своих проблем, чтобы быть нетерпимым к слабостям окружающих. И все же для подобных излишеств должно быть свое время и место, а Главная улица Бальтазара сейчас, в медвежий сезон, вряд ли для этого подходит.
— Корнелиус! — закричал Уилл. — Корнелиус, ты меня слышишь?!
