— Не буду.
— Слушая меня, ты мог подумать, что Шервуду хуже, чем есть на самом деле, — сказала она, шаря в сумочке в поисках ключа. — Нет, большую часть времени он вполне нормальный. Но иногда его заклинивает, и он погружается в такое отчаяние, как будто ему уже никогда из него не выбраться.
Фрэнни нашла ключ и отперла дверь. Переступив через порог, позвала Шервуда. Ответа не последовало. Уилл вошел в дом, а она поднялась по лестнице посмотреть, нет ли там брата.
— Наверное, пошел прогуляться, — сказала она, спускаясь. — Он много гуляет.
Следующий час или около того они провели за разговором. На столе был холодный цыпленок, томаты и чатни домашнего приготовления, беседа их становилась все громче. Энтузиазм Фрэнни и ее добросердечие совершенно очаровали Уилла: она стала красноречивой и сострадательной женщиной. Фрэнни рассказывала свою историю, а он ощущал прежде всего ее сожаление, что она не смогла покинуть этот дом и зажить собственной жизнью, без Шервуда и его проблем. Но Фрэнни никак не выражала этого сожаления, и Уилл знал: она бы расстроилась, если б узнала, что он почувствовал что-то подобное. Она исполняла свой христианский долг, заботясь о Шервуде, — ни больше ни меньше. Если это и в самом деле было испытание, как Фрэнни сказала у калитки, то она с успехом его выдерживала.
Но они говорили не только о событиях в Бернт-Йарли. Фрэнни с немалым интересом расспрашивала Уилла о подробностях его жизни и увлечениях, и, хотя поначалу он скрытничал, ее бесхитростная настойчивость взяла верх. Он рассказал ей в несколько выхолощенной версии о своих эмоциональных похождениях, переплетая их с сокращенной историей своей карьеры: Дрю, Патрик и Кастро, книги, медведи и Бальтазар.
— Ты помнишь, как всегда хотел убежать? — спросила она. — В самый первый день, когда мы встретились, ты сказал, что убежишь. И убежал.
— Но совсем не сразу.
— Главное, что убежал, — сказала она, сверкнув глазами. — Все мы в детстве мечтаем, но большинство забрасывает мечты. А ты отправился путешествовать по миру, как и говорил.
— А ты когда-нибудь уезжала?
— Да нет, в общем-то. Шервуд не любит путешествовать. Он начинает нервничать. Пару раз мы были в Оксфорде, а еще ездим в Скиптон — навестить маму в хосписе, но он чувствует себя гораздо лучше здесь, в деревне.
— А ты?
— Когда он счастлив, я тоже счастлива, — просто ответила Фрэнни.
— И вы никогда не говорите о том, что случилось?
— Очень-очень редко. Но оно все равно всегда с нами. Я думаю, так будет до самого конца.
Она понизила голос, словно боялась, что стены услышат и передадут ее слова Шервуду.
— Я все еще вижу сны про Суд. Они гораздо живее любых других снов. Иногда иду по этому дому одна — ищу его дневник. Заглядывая в комнаты, зная, что он возвращается и мне нужно торопиться.
Выражение лица Уилла, видимо, очень точно отражало его мысли, потому что она добавила:
— Но ведь это только сон.
— Нет, — ответил он. — Я так не думаю.
Она приложила руку ко рту.
— О господи…
— Тебя с Шервудом это не касается, — сказал Уилл. — Вы двое можете чувствовать себя совершенно…
— Он здесь?
— Да.
— Ты уверен?
— Да.
— Откуда ты знаешь?
— Это из-за него Хьюго попал в больницу. Стип безжалостно избил его.
— Но зачем?
— Он хотел передать мне послание. Хотел, чтобы я вернулся сюда и мы закончили начатое.
— Он получил свой треклятый дневник, — сказала Фрэнни. — Что еще ему нужно?
— Разделения, — сказал Уилл.
— С чем?
— Со мной.
— Не понимаю.
— Это трудно объяснить. Мы с ним соединены. Я знаю, это звучит нелепо, когда мы сидим здесь с тобой и пьем чай, но он так никогда меня и не отпустил. — И Уилл добавил потише: — А может, это я его так никогда и не отпустил.
— Ты поэтому ходил в Суд? Чтобы найти его?
— Да.
— Господи, Уилл, он же мог тебя убить.
— Думаю, мы слишком близки, а потому убить меня он не сможет, — сказал Уилл.
Фрэнни помолчала, переваривая сказанное.
— Слишком близки? — переспросила она.
— Если он прикоснется ко мне, то сможет увидеть больше, чем хочет.
— Есть еще Роза, которая в состоянии сделать за него грязную работу.
— Верно, — согласился Уилл.
Вообще-то Уилл до сих пор не рассматривал этот вариант, но такое вполне возможно. Роза доказала, что обладает всеми навыками убийцы, и случилось это всего в полумиле отсюда. Если Стип не пожелает иметь дело с Уиллом, он может просто показать этой женщине на его шею и таким образом покончить с ним.
— Ты знаешь, что Роза произвела очень сильное впечатление на Шервуда? — продолжала Фрэнни. — Ему после этого много лет снились кошмары, в которых она присутствовала. Мне так и не удалось из него вытянуть, что там случилось, но она оставила на нем свою метку.
— А ты? — спросил Уилл.
— Что я?
— У меня был Стип. У Шервуда — Роза.
— Ах вот ты о чем… У меня был дневник, чтобы занимать мои мысли.
— И что — занимал?
Она кивнула, глядя куда-то мимо него, словно представляя себе вещь, которую потеряла.
— Я так и не разгадала его тайну, и это много лет меня мучило. Ты когда-нибудь видел, что в нем?
— Нет.
— Он был прекрасен.
— Правда?
— О да, — сказала она с восхищением. — Он делал в нем зарисовки животных. Совершенно великолепные. А на противоположной странице, — Фрэнни сделала вид, словно держит в руках книгу, разглядывая ее содержание, — строчка за строчкой шли записи.
— О чем?
— Они были не на английском. И вообще мне не удалось понять, на каком языке. Не греческий, не санскрит, не иероглифы. Я скопировала несколько значков, но так и не смогла их расшифровать.
— Может, это просто бессмыслица. Что-нибудь выдуманное.
— Нет, — сказала она. — Это был язык.
— Откуда ты знаешь?
— Я нашла его еще в одном месте.
— Где?
— Понимаешь, такая странная штука. Лет шесть назад, как раз после смерти папы, я поступила на вечерние курсы в Галифаксе, ну, чтобы как-то сдвинуться с мертвой точки. Учила французский и итальянский — можешь себе представить? Думаю, я сделала это из-за дневника. В глубине души мне все еще хотелось его расшифровать. И вот там я познакомилась с одним человеком, и мы подружились. Ему было за пятьдесят, и он был такой внимательный — думаю, это самое подходящее слово. После занятий мы болтали часами. Звали его Николас. У него была великая страсть — восемнадцатый век, который меня ну совершенно не интересовал, но Николас пригласил меня домой. Совершенно необычный дом. Я словно шагнула на двести пятьдесят лет назад. Светильники, обои, картины — все из той эпохи. Думаю, он был немного чокнутый, но так, слегка. Он говорил, что родился не в том веке.
