Старушка лежала среди разбитых тарелок и пристально смотрела в потолок. Лицо у нее было белым, чистым, почти не тронутым. Только из уголка рта протянулась засохшая струйка.
Обойдя лужу супа, Андрей присел на корточки и попытался нащупать сонную артерию. Потом проверил реакцию зрачков на свет. За его спиной, на пороге кухни, Рустам и соседи молча ждали результатов.
Андрей поднял с пола полотенце и закрыл лицо покойной. На пороге всхлипнула пожилая женщина,
— До приезда милиции не надо ничего трогать.
Женщина кивнула и отвернулась.
— Где этот мерзавец? — спросил Андрей.
— Прячется, — ответил Рустам. — Найдут. Заимки все известны.
— На что же он рассчитывал?
— Да ни на что. Совсем сбрендил, старый хрыч. Пятнадцать лет уже отсидел, да, видно, мало показалось.
— Рустам, я ничем помочь не могу.
— Ясно. Поехали.
На пороге Андрей оглянулся. В тишине отчетливо тикали настенные часы с кукушкой и гирьками на цепях. Такие только в деревне и увидишь, их лет сорок уже не делают.
Невесть сколько трудодней отбатрачила за это чудо хозяйка. Андрей ясно представил, как молодая еще Хадича бережно принесла ходики в свой дом. Завела, долго любовалась… Не думала, что они ее переживут.
Под часами висел отрывной календарь со вчерашней датой. Невидимая за полотняной занавеской, по стеклу билась осенняя муха. На посудной полке лежала кружевная салфетка. Бока печки были аккуратно подбелены. Ни потека, ни пятна сажи. Вопреки всему разгрому, кухня производила впечатление небогатой опрятности, достигаемой многолетним и неустанным женским трудом.
Андрей подумал о том, как мало радости видела Хадича. Терпеливо выносила неведомо почему мучительную жизнь, изо всех сил старалась свить свое гнездо. И в последний свой вечер ждала мужа, собиралась его кормить. А он вон как… Нелюдь. Откуда только такие берутся! Впрочем, известно откуда. От таких же, как и они. Из подворотен. Леха вон идет на смену. Да разве один Леха? Сколько их еще. Тех, кому с детства недоразвитые родители не внушили элементарных представлений о добре…
— Дети есть? — спросил Андрей.
— Да, — сказала соседка. — Дочь. Телеграмму уже послали.
Не зная, как лучше выразить сожаление и сочувствие к этой ни за что угасшей женщине, Андрей неожиданно для себя перекрестил лежащее тело. За его спиной кашлянул Рустам.
— Извини, — сказал Андрей. — Я забыл. У вас ведь другая вера.
— Э! Было бы от души. Пусть хоть в чей рай попадет. Хоть в ваш, хоть в наш. Спасибо тебе.
— Вот ты — русский.
— Да.
— А я — татарин.
— Ну?
— Наши предки сколько друг друга тузили?
— Лет пятьсот. Или даже семьсот, точно не помню. А что?
— Да вот мы с тобой теперь рыбу ловим. И — ничего. Можно ведь?
— Можно.
— Ну и слава богу.
— Слава аллаху, — рассмеялся Андрей.
— Чего хохочете? — недовольно сказал председатель. — Думаете, все хорошо? Шиш! Скоро осенний бал. Вот там и посмотрим дружбу народов.
Рустам озаботился.
— Слушай, Андрей. Пусть твои на осенний бал не ходят.
— Чего так?
— Охломоны приедут. Из Малого Имыша. С нашими драться будут. Студентам лучше не высовываться.
Андрей вспомнил тутошние балы. Со стрельбой, выдиранием штакетин, пинанием лежачих и немыслимым матом.
— Спасибо, послежу.
— Вот-вот, — сказал председатель. — Васька, стаканы-то прихватил?
— Обижаете, Михал Захарыч.
— Тогда приступай.
Васька точными движениями разлил водку. Председатель поднял граненый, до краев полный, родной, советский.
— Значит, так. За родину. Родину продавать нельзя.
Все закивали:
— Да, да. Это уж никак.
— Распослецкое дело, — отдельно вставил парторг.
Андрей с легкой паникой наблюдал, как они пьют. Словно водичку, мелкими глотками. Морщились, правда. Председатель крякнул, занюхал горбушкой, кивнул Андрею:
— Ты чего, Василия? В колхозе вроде не впервой.
— Да все не привыкну.
— Залпом пробуй, легче пойдет. Только выдыхай не до, так дураки одни пьют. Выдыхай после. Иначе горло зашкребет.
Андрей выдохнул, как советовали, но все равно горло за-шкребло, он раскашлялся. Больше половины осталось в стакане.
Ему дали огурец и луковицу. На выбор. По спине похлопали.
— Давай, давай. А то вона куда лезть придется. Задубеешь.
Андрей глянул на угрюмую серую реку, на ледяные закраины у берегов и послушно проглотил остаток водки. Из глаз выступили слезы.
— Во, — сказал парторг. — Теперь будешь здоров, доктор.
— Если жив останусь, — просипел Андрей.
— А куда ты денешься из Советского Союза, — усмехнулся парторг.
«Только на небеса», — хотел ответить Андрей, но удержался. Так же, как и все, он ни словом не поминал о смерти Хадичи Вакеевой. И это, по-видимому, оценили.
Председатель сказал:
— Свой парень! Ну что? Давайте начинать рыбалку. А то получается, что пить приехали.
С бреднем ходили парами, посменно. Сначала председатель с Васькой, потом Рустам с Андреем. Парторга оставили на берегу по причине ревматизма. Он готовил еду да следил за костром.
Навряд ли в воде была хотя бы пара градусов выше нуля. Ноги в первый раз просто обожгло. В-ва! Зато во второй он их уже не чувствовал. Пневмония была обеспечена. Быть может, и гангрена. Андрей посмотрел на Рустама и с надеждой подумал, что вот инженер ведь не первый раз ловит по осени, а никакой пневмонии не боится. Может, пронесет? Да и водки много выпито.
— Чего смотришь? — крикнул Рустам. — У меня таких плавок, как у тебя, нет. Жена одни семейные покупает.
— Дурень! Ничто так не украшает мужика, как семейные трусы.
— Это почему?
— Туда много помещается.
Рустам захохотал, поскользнулся и упал.
— Эй! — крикнул с берега председатель. — Бредень держите! Всю рыбу упустите, жеребцы.
— Пусть вылезают, — сказал парторг. — Замерзнут.
— Пять ведер уже есть?
— Даже с лишком.
Андрей с Рустамом вытащили бредень на песок и принялись трясти его над ведром. Но куда надо вываливалась только тина. Рыба билась, извивалась, совершала огромные скачки.
