Он увидел широкое пространство реки, а по берегам — спящий город, на куполах и башнях которого лежали отблески восхода. И еще он увидел перед собой спасательный ялик. А в ялике — Серегу Теплунова. С лицом, залитым кровью и с шапкой, прибитой к голове короткой толстой стрелой. Еще несколько таких стрел торчали из весла, носовой банки, низких бортов ялика. А также из спины Антипа Горошко, который навалился на Серегу, словно желая его как можно крепче обнять напоследок.
Арбалетами их били, сволочи. Чтобы без шума, значит. Без пальбы…
* * *
Кривясь от боли, Тимофей поднял голову. Сверху слышались неразборчивые голоса. У края моста никого не было. Бубудуски сделали свое черное дело и отошли. Но выглянуть могли в любой момент.
Тимофей отполз по карнизу так, чтобы совсем скрыться, и принялся соображать.
Очень скоро он понял, что ничего не понимает. Из-за каких-то сорока минут убивать людей? Это было чересчур даже для бубудусков. Чай, находились-то не у себя дома, не в Ситэ-Ройяле, чтоб так хозяйничать! А значит, была другая причина.
Тимофей привстал, болезненно повернул голову. И тут по другую сторону моста он увидел множество парусов. С юга к Скрипучему шла целая эскадра.
Чьи это корабли, гадать не приходилось. С юга, то есть со стороны Поммерна, могла идти только померанская эскадра. Он даже опознал первый корабль. То был знакомый корвет, долго прогостивший в Муроме. Все становилось ясным. Даже муть из глаз пропала.
— Вот, значит, что, — пробормотал Тимофей. — Курфюрста они хотят удержать… Оттого и на золото не скупились.
Тут он понял, что как раз этим мешком с золотом его и огрели, старого дурня. Да еще кто огрел! Троюродный племянничек… Ладно, живы будем — припомним, Говорило. И тот мешок, и Серегу с Антипом.
Тимофей продвинулся по карнизу дальше, нащупывая аварийный лючок. Этот лючок специально устроили для того, чтобы утопающий мог забраться внутрь мостового быка, где имелась лестница, поэтому никаких запоров на нем и не держали. Наоборот, оставляли позаметнее, приоткрытым. Накануне вечером через этот лючок и спасатели, упокой их душу Пресветлый, в ялик свой ушли… Не ведая, чем это обернется.
Ох, подумал Тимофей. А что же с подмастерьями-то? Навряд ли бубудуски их в покое оставят!
* * *
Он осторожно открыл лючок, вставил больную голову в дыру, посмотрел наверх. Там в тусклом свете масляных фонарей что-то происходило. Слышались голоса. Но кто и что говорил, разобрать не получалось, — мешали журчание, скрип водяного колеса, шум в ушах да плеск волн еще.
Тимофей заполз в люк и прикрыл за собой крышку. Потом поднялся на десяток ступеней и притаился под толстой горизонтальной балкой.
Наверху забормотали громче. И вдруг послышался стон. Вслед за этим по лестнице скатился Ант Дубосека, механикус. Руки у парня были связаны, а по лицу текла кровь. Тимофей подхватил его и утащил под балку.
— Это ты, дядько?
— Тише! Ты как?
— Живой. Только по голове треснули. Гудит.
Тимофей принялся развязывать ему руки.
— Сколько их там?
— Семеро и еще этот… племянничек ваш. Он-то чего с ними?
— Гнида, — коротко ответил Тимофей. — Ты здесь полежи пока, а я пойду разбираться.
— Один не справишься, дядько. Ребятов позови, ребятов, Антипа да Серегу.
— Справлюсь. А Серегу с Антипом уже не позовешь. Убили их.
— Как? Насовсем убили? До смерти?
— Насовсем. До смерти. Из арбалетов истыкали.
— Истыкали… — повторил Ант. — Не, я с тобой пойду. Охота, понимаешь, у святых отцов эти арбалетики повыдергать. Вместе с ручонками.
Механик попытался встать, но его стошнило.
— Лежи, воин. Толку от тебя не будет, — сказал Тимофей.
Он оторвал от своей рубахи мокрый рукав.
— На вот, прикладывай к голове. Сотрясение у тебя. И дай-ко мне свой ножичек.
— Какой ножичек?
— Ты хоть и стукнутый, а дурака-то не валяй. За голенищем носишь. Что, думаешь, не знаю?
— А, этот. Так бы и говорил.
Кривясь от боли, механик протянул короткий засапожный нож.
Тимофей провел пальцем по лезвию.
— Острый, острый, — сказал Ант. — Не сомневайся. Только ты там… это.
— Чего?
— Поберегись, старшина. Оторванные они какие-то, эти бубудуски. Нелюди! Особенно один, желтый. Злее… пса цепного.
— Поберегусь, — пообещал Тимофей. — Мне еще детей на ноги ставить надо.
* * *
Как и обещал, Тимофей взбирался медленно, сторожко. Ему вовсе не хотелось заново получить по голове мешком. Или стрелу арбалетную.
Добравшись до нижней промежуточной площадки, он остановился. Дальше ползти пока не следовало. Можно было кое-что предпринять и здесь.
Тимофей тихо извлек из гнезда шплинт и всем телом навалился на стопор аварийной остановки. Четырехгранный тесаный брус скользнул по направляющим, пролетел между спицами водяного колеса и глухо ударил в тюфяк на противоположной стене. Спица заскрипела, выгнула стопор, но остановилась. А из верхних ковшей колеса звучно полилась вода. Теперь свести Скрипучий мост было невозможно.
— Вот и ладно, — пробормотал Тимофей и стал прислушиваться.
На верхней площадке несколько секунд молчали. Потом незнакомый хриплый голос кому-то пролаял:
— Эй! Почему. Остановилось. Колесо?
— Не знаю. Чего-то внизу заело, — с боязнью отозвался Гридя Шорох, младший механикус. — Надо бы посмотреть.
— Нет. Стой. Ты будешь здесь. Сибодема, Мокрыся! Дуйте вниз.
Послышалось сопение, сипение, шлепанье босых ступней по деревянным плахам.
Тимофей не стал дожидаться бубудусков. По стопорной балке он сполз к самому колесу, меж спицами пролез на противоположную сторону сруба, а потом тихо начал подниматься, цепляясь за кованые скобки.
* * *
В темном, заполненном звуками льющейся воды колодце, он незамеченным добрался до уровня верхней площадки. Тут и замер. Во рту было ужасно сухо, как с тяжелого похмелья, в затылке пульсировала боль, но руки слушались уже почти что хорошо.
Поверх колесного обода он видел в скупом свете оконец всех, кто находился в управляй-каморе, — и Шороха, и связанного Митрича в углу, и пятерых монахов в рясах с засученными рукавами.
Главного Тимофей сразу определил. Откинув на плечи капюшон, тот с надменным видом расселся на лавке и держал в руках заряженный арбалет. Лысый, желтый, с горящими глазами. Он-то, видать, и стрелял в Серегу с Антипом. И остальные не агнцы, тоже участники убийства, но те хоть по приказу действуют. Подневольные то есть. Но этот — сволочь, типичный бубудуск, до ушей налитый злобой, — вот этот самый приказ он и отдавал… Ни жалости, ни совести не ведает. Родную мать зарежет и глазом не моргнет. Сострадарий хренов! Сострадания в нем куда меньше, наберется, чем даже у дикого южного ящера. Как бы там дело ни обернулось, Тимофей порешил, что вот этот желтый ответит за все. Уйти он не должен.
