После этого случая отец, хмурясь и улыбаясь, объявил, что работу с парусами Уолтер будет осваивать в следующем году. А до тех пор «топтать рангоут» ему запрещается.
Уолтер возмутился.
— Да что же это такое, сэр! Мама уже и на корабле командует? Так не пойдет!
— Разговорчики прекратить, — сказал капитан. — И на будущее запомни: приказы не обсуждаются.
— Да, сэр, — без энтузиазма согласился Уолтер. — А приказы отдавать приятно?
— Не очень. Каждый приказ унижает человека, поскольку заставляет его повиноваться.
— Тогда зачем ты стал капитаном?
Отец задумался.
— Ну, для других дел я гожусь еще меньше.
— Э, — сказал Уолтер, — такой ответ годится еще меньше. Я же серьезно спрашиваю.
Отец взъерошил его шевелюру. Потом взглянул на вечернее небо, в котором розовели перистые облака.
— Серьезно? По-моему, море, ветер и парусный корабль — это самое прекрасное сочетание на свете. Держи глаза открытыми, сам все поймешь. А сейчас иди спать, завтра уходим.
— Так ветра же нет.
— Утром будет тебе ветер.
* * *
Как сказал отец, так и произошло. Ветер задул на рассвете. Часом позже из своего замка прибыл молодой лорд Саймон. Вскоре «Присцилла», расправив паруса, выпорхнула в озеро Нордензее. И привычная жизнь окончилась. Отдалилась вместе со стенами и башнями Барлоу.
Все кругом находилось в непрерывном движении — яхта качалась, за кормой тянулся след потревоженной воды, матросы либо «выбирали», либо «травили» многочисленные снасти. На мачтах трепетали флаги. В небе плыли облака, ниже летали птицы. Устойчивой опоры под ногами больше не существовало. Палуба постоянно меняла свой наклон, так что пройти по ней можно было только причудливым зигзагом и только с полусогнутыми коленками. На свете не осталось ничего неподвижного, — даже сам горизонт потерял незыблемость, мерно вздымаясь и опускаясь под шум и плеск за бортом. А когда яхта миновала пролив между островами Бреджер и Осеннис, ветер «засвежел», загудел в туго натянутых парусах, завыл в камбузной трубе, пузырями раздул матросские робы.
На волнах появились барашки, усилилась качка. «Присцилла» здорово кренилась то на один борт, то на другой Казалось, вот-вот перевернется. И хотя отец уверял, что ничего такого не произойдет, Уолтер испугался и забился в каюту. Там было не так страшно, но его начало подташнивать.
Мак-Магон-старший распорядился взять несколько рифов. После этого спустился за сыном. Усмехнулся и спросил:
— Эй, мореход! Хочешь посмотреть, как стреляет палубная пушка?
Уолтер моментально забыл о тошноте и всех страхах, и тут же выбежал на капитанский мостик. И с тех пор более интересного места он не знал.
* * *
Следующим летом Уолли плавал уже не пассажиром, а юнгой.
Поблажки сыну капитана, конечно, делали, но совсем мало. Спал он в кубрике, питался за общим столом. Наравне со взрослыми матросами драил палубу, учился вязать узлы, чистил картошку, работал со снастями, мерз на вахтах. И поднимался на те самые мачты, которые по-прежнему очень пугали миссис Раду Мак-Магон. Однако здесь уж сказал свое веское слово ее муж.
— Дорогая! В жизни совсем без риска не обойтись. Прежде чем Уол решится стать моряком, пусть узнает, что это такое.
— Но он еще так юн! Нельзя ли подождать хотя бы два-три года?
— Можно. Только сейчас очень подходящее время, жаль его упускать. Видишь ли, курфюрстенмарине ожидают большие перемены.
Как всегда, Мак-Магон-старший знал, о чем говорил. В тот год случилось много событий. Умер старый курфюрст. На престол Поммерна взошел Бернар Второй. Новый государь считал, что развитие страны невозможно без ресурсов заморских территорий. Поэтому уже через неделю после коронации все крупные верфи получили заказы. Причем почти половину кораблей курфюрст строил за свой личный счет.
Еще в тот же год завершились наконец долгие переговоры между Поммерном и Пресветлой Покаяной. Подписывать договор о перемирии отправился молодой лорд Бервик, лучший дипломат Поммерна. Плыл он на старуш-ке-«Присцилле», поскольку знаменитый впоследствии яхт-штандарт «Поларштерн» существовал тогда лишь в эскизных чертежах. Благодаря такому стечению обстоятельств Уолтер уже в тринадцать лет увидел настоящее море. И впервые побывал за границей. В частности — в Ситэ-Ройяле.
Там, в столице Покаяны, на померанскую делегацию старались произвести как можно более сильное впечатление. От посланцев строптивого курфюрста ничего не скрывали. Совсем наоборот, в бухте Монсазо собралась едва ли не половина имперского флота. Для гостей организовали даже посещение новейшего по тем временам 84-пушечного линкора «Хугиана».
— Пап, а у нас такие корабли есть?
— Таких нет, — поскучнев, ответил старший Мак-Магон.
— Почему?
— Ну… Потому что не построили.
— Э! Так надо бы построить.
— Вот ты это и сделаешь, — рассмеялся отец.
— Не-ет, — решил Уолтер. — Я построю не такие.
— А какие?
— Получше.
* * *
Как ни смешно, так оно и случилось. Через много лет в осеннем саду замка Кронштайн, главной резиденции померанских курфюрстов, встретились два заинтересованных человека. А свел их третий заинтересованный человек — сам Бернар Второй.
— Что ж, господа, знакомьтесь, — сказал курфюрст. — Думаю, вам не будет друг с другом скучно.
И, улыбаясь, ушел.
— Шаутбенахт Мак-Магон.
— Инженер-полковник Лумба.
Они испытующе посмотрели друг на друга. Лумба первым протянул руку.
— Я читал ваши предложения по морской тактике в случае войны с Покаяной.
— И что же?
— Вы правы, нашим кораблям потребуется прежде всего скорость. А потом уж все остальное. Но от скорости без всего остального мало толку.
— Это я понимаю, — усмехнулся Мак-Магон. — Присядем?
Они уселись на садовую скамейку у ног какой-то гипсовой богини. Инженер расстегнул планшетку и достал чертеж.
— Вот, смотрите. Слева — новейший покаянский линкор «Граф де Гевон». Его характеристики вам известны. А справа — проект нашего нового линкора. Предлагаю заостренный нос и круглую корму. Ширина будет уменьшена на девяносто пять сантиметров, осадка — на пятьдесят, а длина, напротив, увеличится почти на два метра. В свежий ветер все эти изменения дадут преимущество узла на полтора. Возможно, чуть больше.
Мак-Магон несколько минут изучал чертеж.
— Сколько на нем можно установить орудий?
— До ста стволов.
— На «Гевоне» сто десять пушек.
