Проходит ещё несколько дней, пока она наконец решает (или решается?) предпринять хоть какие-то действия. Всё это время она постоянно думает об Игоре и его возлюбленной, примеряет к ним разные ситуации, сживается с ними, как с родными людьми. Как с героями любимого телесериала.
Правда, девушка видится Марии Игоревне менее отчётливо, размыто. Оно и понятно: в руках у Марии Игоревны есть физические доказательства только его существования, с девушкой же актрису пока что ещё ничего не связывает.
Возможно , пронзает мозг несчастливая догадка, что он её себе придумал. Образ. Идеал. Которого не существует в природе. И что тогда?
Из-за неприятной мысли Мария Игоревна мучается, точно от ноющей боли в суставах, предвещающей активные снегопады или смену антициклона, пока волевым усилием не скидывает морок за порог сознания.
24.
Тут ведь вот какая интересная ситуация происходит: если по сути, то теперь Мария Игоревна знает о своём "подопечном" не намного больше, чем в самом начале, три недели назад. С другой стороны, за это время в душе её произошло столько сдвигов и открытий, что ныне невозможно относится к Игорю отстранённо.
Количество потраченной на незнакомца душевной работы обманчиво принимается Марией Игоревной (и в том она весьма похожа на любого из нас) за объём реальной информации. Однажды она допускает ничем не подтверждённую посылку (сначала о том, что письма "растут" из театра, затем, что их по ошибке кидают ей в ячейку), сживается с ней, выстраивая на зыбком фундаменте предположений феерические воздушные замки, полные подробностей и складок, закладок.
День за днём она перемалывает зёрна догадок в пыль, в муку, пока однажды количество не переходит в качество. Терпеть нет сил, в мозгу свербит одна, но непреходящая идея, овладевающая её существом до самого основания.
И Мария Игоревна выдвигается на почту, чтобы предпринять (как она шутить пытается) "следственные действия". Может быть, старушка в окошечке что-нибудь видела, знает, подскажет, вот всё одним мигом и разрешится.
Останется лишь вернуть письма и распрощаться с тайной, ставшей за короткий промежуток частью и твоей жизни. Извинишься, что невольно сунула нос в чужое дело ( но я же думала – они мне адресованы ), и пойдёшь дальше своей одинокой дорогой.
25.
На почте, удачный момент, ни одного посетителя. В рабочем окошке тоже никого. Аккуратная мышка-норушка в синем халатике, привычно шуршавшая среди конвертов и газет, штампующая мягкие подушки бандеролей, отсутствует. На пустом стуле лежала продавленная подушка, облезлая и жалкая, как жизнь вокруг. Мария Игоревна даже покачала головой:
– Какая ужасная у людей, скучная и неинтересная жизнь, в которой главное – узнать, почём соседка яички брала. И где…
Из задумчивой меланхолии Марию Игоревну вывела почтальонша. Нет-нет, не мышка-норушка, другая, разухабистая, крашеная баба, которая вынырнула из подсобки, хлопнув дверью (омерзительно запахло борщом), шумно задышала, будто только что пробежала стометровку.
– А вы мне не подскажете…
– Справок не даём, – противно сказала вульгарная особа по ту сторону стойки, даже не поднимая на посетительницу глаз.
Мария Игоревна мгновенно вспыхнула, как сухой березняк, но сдержалась, произнесла, насколько возможно, нейтрально. Бесцветно.
– Я только лишь хотела узнать, куда делась та милая старушка, которая работала здесь обычно? Может быть, сегодня просто не её смена?
Бабёшка подняла густо подведённые фиолетовой краской глаза.
– А вам-то что?
– Мы вместе собирались сходить с ней в церковь Иоанна Предтечи, – зачем-то соврала Мария Игоревна, потупив глаза.
– Она этого… того… заболела…
– Надеюсь, ничего серьёзного? – Мария Игоревна изображала сцену светского общения из спектакля "Идеальный муж".
Только актёрское отстранение позволяло ей иронично относиться к происходящему.
– Простыла, что ли… На следующей неделе, может, будет, – важно сказала толстуха и, поразмыслив, добавила: – А может, нет…
Мария Игоревна иронично поклонилась ей. Слегка. Запах закипающего борща, застающий врасплох, вызвал новый спазм отвращения.
Актриса поспешила выйти на улицу, тем более что ящик её на этот раз оказался пустым.
26.
Она даже обрадовалась отсутствию мышки-старушки, решила отложить поиски до её выздоровления, воспользовалась этой, весьма призрачной, отсрочкой, как поводом не трепыхаться.
Теперь, когда "следственные действия" оказались отложенными в долгий ящик, она со спокойной совестью могла приступать к обычным, повседневным делам. Выяснилось, что никаких особенных дел у Марии
Игоревны нет и быть не может. Театр – не в счёт, театр – это судьба, а вот что делать, когда театра нет, когда он закрыт?!
Долгие годы она пыталась обмануть одиночество, переиграть его – в ванной комнате, в стаканчике, у неё стояло четыре зубных щётки.
Чистила зубы Мария Игоревна только одной, остальные три составляли ей (щётке!) компанию. Муж, дочь, внучка – всё это где-то в другой жизни, в другой жизни…
Она уже давно забальзамировалась в своей подзатянувшейся осени, осунулась – в тяжёлом, спёртом воздухе, что пластами стелился вокруг неё или скручивался, подобно хлопьям пыли, в невидимые жгуты, пеленая актрису, как кокон.
Говорят, что пролитое впустую возбуждение порождает демонов, кружащихся в комнате греховодника и рукоблуда: с каждым движением тела, с каждым его толчком вылетают в реальность зубастые драконьи головки. Если это так, то в комнате Марии Игоревны уже давно не протолкнуться от невидимых сущностей, гроздьями свисающих с люстры и прочих предметов домашнего обихода, в этом смысле у неё всегда такой аншлаг! Яблоку негде упасть…
Вот силы, бродившие в ней, и забродили… забродили да перегорели, сожгли изнутри, так и не вырвавшись наружу.
Волосы можно покрасить, лицо заштукатурить косметикой, но строй жизни не спрячешь, судьбу не обманешь, не обманешь, блин.
27.
И всё-таки она не смогла безвольно бездействовать все эти дни.
Получив четвёртое письмо, полное отчаянья, непонятых намёков и угроз учинить над собой смертоубийство, Мария Игоревна решила начать поиски.
Правда, что нужно предпринять, она толком ещё не знала, и поэтому разложила перед собой четыре письма, прочитала каждое внимательно, будто бы в первый раз, на листочек выписывая всю информацию, какую только можно выжать из непонятных, путаных строчек.
Отдельно, в столбик, под знаком вопроса расписала версии и догадки.
Оказалось их не так много (все они нам более или менее известны), но достаточно для того, чтобы начинать вести "расследование" (как она себе определила это занятие, требующее мужества и терпения).
