– Теперь, Лев Семёнович, буду заходить чаще. – Мария Игоревна картинно вздохнула: "Гамлет", Гертруда, второй акт.
В театре она снова начинала чувствовать себя великой актрисой.
– Откуда же вы все всё знаете?
– Лев Семёнович, приказ с распределением уже висит…
– Правда? – Седые брови взлетели. – А я уже и забыл. Столько дел,
Машенька, столько дел. С каждым днём всё труднее и труднее с финансированием, директор уже с ног сбился. Да что я говорю…
Лев Семёнович горько махнул рукой. У него было два диплома, закончил он не только режиссёрское, но ещё и актёрское отделение театрального института.
– Ну, что, Лев Семёнович, – Мария Игоревна набрала в лёгкие воздуха. – Даёшь Раневскую? На другую роль я сегодня не согласная…
Лев Семёнович поскучнел, схватился за телефонную трубку.
16.
– Что они там себе думают? – закричал он неожиданно сочно в телефон, хотя звонка вроде бы не было. – Совсем совесть потеряли? – И бросил трубку на рычажки.
В дверь тут же просунулась сморщенная физиономия завтруппой с немым вопросом в выцветших глазах.
– Ты представляешь, – закричал Лев Семёнович мимо Марии Игоревны своей помощнице. – Моргулка снова наехала на наш театр. Написала в своей газетёнке, что наша прима Скороходова умерла в полной нищете…
Распродавала перед смертью последние вещи…
Завтруппой задохнулась от возмущения, просунув свою физиономию ещё дальше в кабинет.
– Быть такого не может, Лев Семёнович, – с готовностью запричитала она. – Ведь я носила ей яички. Варёные, крутые и в мешочек… А она всё отказывалась, говорила, что отравленные… что ей ничего от нашего сратого театру не надоти.
– Ну, конечно… – ребёнком задрожал, заобижался Лев Семёнович.
А Мария Игоревна едва сдержалась: она из помреженых рук тоже бы ничего не взяла: известная сплетница и склочница была эта завтруппой.
А ещё Мария Игоревна подумала, что за ней-то точно театральные
ходить не станут: сейчас-то уже почти забыли, а что будет, когда она не сможет выходить на сцену и её, уже сейчас пенсионерку, спишут окончательно и бесповоротно?!
– Нет, Мария Игоревна, – режиссёр сделал вид, что снял все возможные маски, и заговорил серьёзным, немного усталым тоном. – Никаких
Раневских. Нужно трезво относиться к своему возрасту.
Сказал, как отрезал.
17.
Мария Игоревна понимала: спорить бесполезно. Распределение уже подписано и вывешено. Раневская назначена. И, кажется, я даже знаю кто.
– Максимум, который я могу вам дать, учитывая то, что вы уже давно сидите без работы, – смягчил интонации Лёвушка, – это Шарлотта Ивановна.
– Гувернантка? – Мария Игоревна задохнулась.
– И ещё. – Худрук, видимо, решил вывалить всю неприятную информацию разом. – На роль Елизаветы из "Марии Стюарт" мы вводим вам в параллель жену Полтавского. Она недавно перевелась из Самары, ей нужны роли…
– Но ведь "Мария Стюарт" идёт раз в месяц. – Мария Игоревна мысленно начала искать сигареты. – Впрочем, как и все мои спектакли…
– Значит, теперь вы будете выходить на сцену в "Марии Стюарт" раз в два месяца. Хотя особенно переживать не стоит: вы будете заняты в такой роли. "Вишнёвый сад" – мечта любой актрисы, вы же знаете…
Мария Игоревна молча попятилась к двери. Молча вышла.
18.
– Специально для вас я вставил в конце первого акта большую сцену разговора Шарлотты с Фирсом, которую Станиславский у Чехова просто выкинул, – крикнул ей вслед Лёвушка, но она его не слышала.
Испорченное настроение давило на грудь, на переносицу, першило возле глаз, так что казалось, будто в коридорах театра стало ещё темнее.
Мария Игоревна пошла почти наугад.
Голову долбит несколько случайных мыслей, бегающих по замкнутому кругу. Цитаты из старых ролей, всплывающих время от времени вне авторства и пространства. "Всё о нём, о Гегеле, дума моя боярская …" " И каждый вечер в час назначенный… " И бег этот схож с ночном приливом, когда чёрная влага истоков затопляет пустой песчаный пляж.
Последующие эпизоды дня выхватываются сознанием, точно высвеченные софитом отдельные мизансцены погружённого в кромешную мглу фантасмагорического спектакля. "Бал манекенов", где она, сопливая дебютантка, выходила в массовке, или "Зойкина квартира", которую поставили без неё и куда она вводилась после позорного ( ну, конечно, позорного ) возвращения из Ленинграда.
Мария Игоревна осознаёт себя то на пятом этаже, в бухгалтерии, где ей, члену профсоюза, выдают проездной билет, то в театральном буфете со стаканом мутного какао. Окончательно сознание возвращается в кабинете завлита, длинного и худого молодого человека с армянским именем Галуст и вечно воспалёнными глазами, с болезненным румянцем.
Из окна его кабинета видна дорога к элеватору и телевизионная вышка с красными огоньками на самом верху. Вокруг театра так много снега, что, кажется, не растаять ему никогда, лежать тут вечно.
19.
Ещё надо отметить: окна в театре построили опасными: начинались они от самого пола и наводили на постоянные мысли о самоубийстве. А от батареи отопления, возле окна, шла мощная волна тепла. Хотя вообще-то в коридорах здесь было всегда холодно, а на сцене царили чудовищные сквозняки.
– Вы знаете, – говорит ей Галуст, немного шепелявя, – я очень рад, что наш дорогой Лев Семёнович снова взялся за Чехова. Потому что нашему театру противопоказана современная пьеса. Потому что спектакли по новодельным текстам выказывают нашу внутреннюю пустоту: то есть что мы есть фабрика искусств, обязанная выдавать сколько-то там премьер в год.
Его куцый пиджак обсыпан перхотью, вечный мальчик за тридцать, днём и ночью думающий о "новых формах", воспалённо любящий сценическое искусство. Когда-то Галуста прятали в театре от армии, потому что мальчик, несмотря на неестественно большой рост и богатырский размер обуви, по-прежнему ходил под себя .
Мария Игоревна знала его маму, известного в городе педиатора, крикливую толстую тётку, уехавшую потом в Израиль, так и не дождавшись, что её великовозрастное дитя женится и заведёт для неё игрушечных внучат. Но сын женился на театре, наотрез отказавшись ехать вместе с драгоценной мамочкой на историческую родину, в гарантированную, как всем театральным казалось, сытость. Проявив неожиданную твёрдость характера.
20.
Мария Игоревна смотрела на Галуста и гадала: продолжает ли он писаться, как раньше, или исправился. Завлит, кажется, догадывался, что всё театральное население знает его постылую тайну, отчего всё время краснел и сутулился, предпочитая разговоры на отвлечённые, абстрактные темы.
