После полудня
Дама в сопровождении агента по продаже недвижимого имущества уже удалялась, наступая на свою тень, по раскаленной жаркой улице. Попутного ветра! Это была уже шестая посетительница из тех, что появлялись здесь после возвращения семьи из Шазе, и к тому же наиболее придирчивая. Куда только не совали свои носы она и ее помощник, пытаясь обнаружить слабость опорных балок. Они изо всех сил дубасили по перегородкам или легонько их простукивали, чтобы определить, не отстала ли штукатурка. Подойдя к туалетной комнате, на которую обычно бросают лишь беглый взгляд через полуоткрытую дверь, они приподнимали сиденье, спускали воду и по пришепетыванию, с которым вода наливалась в бачок, заключали: заизвестковался. А все эти расспросы, все эти соображения!
— Почему же вы продаете? Ах, вследствие развода? А о цене вы договорились?
И предлагали цену самую смехотворную… Как знать? А вдруг? Иной раз люди, которым ничего не стоит разрушить семью, столь же легко расстаются и с добром. Смерть привлекает стервятников. Беда, видимо, имеет свой запах, и некоторые носы его чуют издалека: иначе как бы все пронюхал старьевщик, который вчера прибежал, чтобы предложить мадам освободиться от ненужных вещей?
Алина вернулась в гостиную. Луи уже забрал свою часть мебели и переправил ее в новый дом, который он снял в Ножане. Теперь у Алины нет секретера, им пользуется уже другая, которая, возможно, и не заметит, что под каждым ящиком четко значится имя Алины. Нет, не чернилами — они быстро выцветают. Эта надпись останется навсегда, потому что выжжена острым кончиком раскаленной докрасна кочерги.
Ну вот, придется теперь довольствоваться обеденным столом — он так давно покрыт клеенкой, что все забыли о его принадлежности к гарнитуру тикового дерева… Алина усаживается, берет ручку и продолжает письмо Эмме. "…Можете себе представить, какие тяжелые были у меня дни, я была так удручена, что никому не написала ни слова. Когда вас навеки покидает отец, то главной опорой обычно становится муж. Я же потеряла обоих сразу. И тем не менее мне было очень трудно оставаться в Шазе до конца июля. В парк нельзя было выходить: там гуляли гости маркиза. Невозможно было и появляться в деревне — там я чувствовала себя как прокаженная. Мама вообще не желала отпускать меня из дому — только в церковь, куда она сама нас тащила, так и не поняв, что у ее «парижан», как она нас называет, отношение к религии весьма сдержанное. Дети своего дедушку обожали, но могла ли я требовать от них, чтобы в течение девяти дней каждое утро они подымались в шесть утра для молитвы! А какие неприятные разговоры были у меня с мамой по поводу того, как я их воспитала. Я и такое выслушала: «На твоем месте я бы поразмыслила, почему очутилась в таком положении. Ведь любовь к богу — нередко гарантия земной любви».
Алина неожиданно вздрогнула. Послышался свист — это уже не в первый раз и, видно, не в последний, — и тут же открылось окно в комнате Агаты. Сейчас она спустится и побежит к черному ходу, чтобы обойти дом сзади. Так всегда делает Леон. А прежде делал его папаша. Но надо закончить письмо: «Наконец я вернулась домой. Никаких вестей от Луи… А вот дети завалены почтовыми открытками. Некоторые из них я сначала сжигала, а потом перестала это делать, так как заметила, что открытки перенумерованы. Четверка ревниво к этому относится, даже Агата. Вообще они стали очень раздражительны. И понять это легко. К. морю они в этом году не ездили. Знают, что скоро мы будем вынуждены покинуть дом. Со страхом ждут девятого августа. Да, именно — девятого августа. Начало учебного года пятнадцатого сентября. Каникулы составляют 31+31+14, то есть 76 дней. Если их разделить пополам, получится по 38 дней. Луи хотел взять детей первого августа; как мне сказал адвокат, он уже снял комнаты в Комблу. Думаю, что я поступила правильно, решив точно придерживаться судебного решения и ни в чем не уступать: так мы выигрываем еще неделю…»
Взбудораженная своим подробным отчетом, Алина вдруг вскочила с места. Треск мотоцикла заставил ее подойти к окнам. От подъезда отъезжает сын инженера из дома № 29, на заднем сиденье — Агата.
Конечно, на парне шлем, а у малышки его нет. Но разве только в этом она сейчас нуждается?
Одно опасение повлекло за собой другое. Алина быстро скользит по паркету в домашних туфлях. Только лицом и кровью схожая с отцом, но так слепо преданная матери — при условии, что ей дозволено ходить куда угодно и у нее не будут спрашивать, где она была, — Агата, единственная из всей Четверки, в итоге обратила внимание на противоположный пол, пытаясь найти в мускулистых парнях то, чего ей не хватало дома, — мужчину. Остальные трое тоже отдалились от матери, но замкнулись каждый в себе: четырехугольник распадался.
Взять, к примеру, Ги — дверь в его комнату полуоткрыта. Он склонился над своими хомяками: отец, мать и пятеро маленьких. Клетка полным-полна, а уж какой запах!
— Держи папашу отдельно, — замечает Алина. — А то через полгода у тебя тут будет тридцать хомяков.
— Так что же, разбить семью, ты об этом не подумала?! — возмущается Ги.
А вот комната Леона, в ней полный развал: где попало валяется одежда, обувь, настежь открыты ящики стола, вперемешку книги, баночки с мазью или растираниями. Алина все это оставляет в неприкосновенности. Иначе Леон приходит в ярость, кричит, что потом он ничего не может найти. Где он сейчас? Наверно, в клубе, занят спортом — до седьмого пота тренируется на гаревой дорожке: меры он не знает. А может, развалился в кресле у телевизора. Пожалуй, где-то на стороне у него есть своя личная жизнь. Узнать это не так легко. Раз пять или шесть Алина тайком ходила на спортивную площадку, пряталась за редкими рядами местных болельщиков. Она обычно видела, как возвращается Леон после пробега на три тысячи метров — не первый, но и не самый последний, как он безразлично шагает среди этих девчонок с крепкими задницами и торчащими грудями. Но Леон такой скрытный… Однажды в воскресный день он обнаружил мать, подошел ближе и недовольно буркнул:
— А ты что здесь делаешь?
И его тоже нельзя ни о чем спросить. Он тоже хочет, чтоб его баловали, ничего от него не требовали, ни помощи, ни услуг, — будьте благодарны, что он дома. Алина наклоняется, поднимает с пола заинтересовавшую ее маленькую круглую коробочку. Верно, выпала у него из кармана… И внезапно густо краснеет. Хотя коробочка пуста, но достаточно ярлычка, чтобы все было ясно. Ну, конечно, Леону ведь стукнуло восемнадцать. В каком-то отношении эта находка успокаивает. А в другом — тревожит. Но сексуальная жизнь юноши — этим ведь должен заниматься отец. Алина никогда не решалась вмешиваться в это.
Обследование дома завершается комнатой Розы, которая недавно перебралась в бывшую мастерскую отца вместе со своей коллекцией ракушек. Очень уж ей хотелось жить в мастерской отца, как бы у самого отца, хоть и в доме матери, а той это и в голову не пришло. Одним из немногих преимуществ неминуемого переезда будет то, что Розе придется расстаться с этой мастерской, и тогда, в тесной квартирке, вынужденная снова жить в одной комнате с сестрой, она поймет настоящую цену отцовской доброты.
Дверь в мастерскую тщательно закрыта. Алина ничего, ничего бы не пожалела, чтобы привлечь Розу на свою сторону. Она робко скребется в дверь. Ключ в замке поворачивается, задвижка отодвигается. Дверь распахивается, и глазам Алины предстает комната, которая служила Луи местом свалки ненужных вещей, а теперь новая обитательница все переделала, заново оклеила — это стоило дешево, ибо она все сделала сама, — и комната стала спальней молодой девушки, где пахнет цветом шиповника, где стоит безукоризненно застеленная кровать, где облаком белого пара от ветерка вздымается занавесь, а на полочках зияют расщелинами большая Strombe, зеленая Turbo, Murex с розовой пастью, и на каждой раковине аккуратно наклеен ярлычок с названием.
