Прошел месяц после разговора, и за это время накопилось немало добрых советов. Совет президентши после короткой встречи в клубе «Агарь»: Знаете, моя дорогая, девять десятых брошенных мамаш не выходят потом замуж, потому что мужчины плохо свыкаются с чужими малютками. Совет адвоката клуба, Эдме Гренд, к помощи которой, отказавшись от услуг мэтра Лере, обратилась теперь Алина: Я советую вам быть осторожной! Разведенная, намеревающаяся снова вступить в брак, ставит под угрозу свое пособие. Совет Эммы: Растолките в одной ступе траур и разочарование — какой бальзам вы получите! Совет набожной кузины: Муж — все равно что нога, его не заменишь. Другой кузины: Ну и дуреха эта Эдмонда! Ведь существуют протезы. Высказывания Агаты, Анетты, Габриеля и еще некоторых, реагировавших коротко: Это немыслимо! Или: А почему бы и нет? Впрочем, они ничем не интересовались, кроме собственных убеждений, так же как и мать Алины, которую бог знает кто всполошил в ее лесной глуши; она написала дочери четырехстраничное послание, заканчивавшееся мстительными, обидными словами: Твой отец перевернулся бы в гробу, узнав об этом.
Но Алине пришлось столько изворачиваться в жизни, что она в конце концов задумалась: несмотря на проявленный ею холодок, она все же в глубине души была польщена тем, что стала объектом всех этих разговоров. Ведь если люди считают, что брошенная жена еще может пристроиться — пусть об этом говорят даже с негодованием, — все равно для нее это неплохо. Но между чувством любопытства к тому, что могло бы произойти, и неверием в неосуществимое есть еще удовольствие помечтать, потешить себя. Хотя бы показать кукиш — ха, стоит мне только захотеть — тем, кто бросает серьезных женщин ради доступных девиц. Была собрана обширная информация: итак, мсье Гальве — вдовец, он им стал после кончины некоей Симоны — дамы вполне почтенной, о которой никто не сказал ничего плохого, кроме того, что к своим дочерям и к своему кошельку она относилась весьма строго. Сам мсье Гальве был офицером колониальных войск (отсюда — военная пенсия), сейчас он обеспечен работой в префектуре Кретей (и тут у него тоже будет пенсия, если он досрочно уйдет в отставку), и, хотя мсье Гальве калека (поэтому у него есть инвалидное пособие), он ничуть не хуже какого-нибудь писаки-чиновника. У него нет… Наконец, у него уже нет… детей, которых он мог бы обожать. Если вдовец намерен снова обзавестись женой, а у женщины есть возможность изменить свою жизнь, понятно, как много это значит; к тому же переселить семью в такой хороший дом — тоже не так уж плохо. Надо об этом подумать; хотя бы для того, чтоб произвести впечатление на Четверку, ведь двое из них — все те же самые — уделяют чересчур много внимания своей мачехе! А между прочим, их родная мать — тоже женщина и вполне может завести себе нового мужа.
Вот почему во второе воскресенье ноября, когда дети обычно уезжали к отцу, Алина тщательно принарядившись — духи, завивка, новое платье — и убедив Агату поехать хоть раз к отцу, дала согласие пообедать в семье Фиу вместе с сестрой Анеттой и мсье Гальве.
Когда он подходил к дому, в котором жила Жинетта, стоявшему среди скопления небольших каменных особнячков, Алина была просто поражена Он шагал четко, по-военному — раз-два, постукивая костылями; можно было подумать, что он ведет за собой целый полк таких же инвалидов.
— Ты не выйдешь к нему навстречу? — спросила Алина своего зятя, склонившегося рядом с ней над балконной решеткой.
— Только не раздражай его, предлагая свою помощь, — ответила Жинетта.
Гость управился весьма ловко, вызвал лифт, прошел коридор, позвонил; он хорошо сохранял равновесие, опираясь на один костыль, а здороваясь, крепко пожал четыре руки. Борт его пальто был украшен орденской планкой с разноцветными ленточками, взгляд у него был властный, с прищуром, отчего к вискам тянулась сеть мелких морщин. Он небрежно и непринужденно передал один костыль Жинетте, другой Алине и уселся верхом на стул. И с еще большей непринужденностью расстегнул пальто, откинул в стороны обе полы, как бы побуждая присутствующих взять его. Наверно, в те времена, когда он был еще здоров, его дочери спорили между собой, кому достанется честь повесить на крючок его коричневое пальто, под которым он носил кофейного цвета пиджак с неизменно торчавшими из левого бокового карманчика тремя карандашами.
— Как будто я где-то встречал вашу свояченицу, — сказал мсье Гальве, обращаясь к Анри.
Он обратился к Анри как к хозяину дома, по крайней мере считавшемуся таковым, но тот повернулся к жене, предоставляя ей право ответить.
— Да, наверно, года три назад вы были у нас вместе с мадам Гальве, когда мы принимали друзей.
Мсье Гальве кинул на нее красноречивый взгляд: женщина не должна отвечать вместо мужа. Затем без всякого стеснения стал разглядывать Алину. Она не знала, куда деваться. Что же ему о ней рассказали? Где? Когда? При каких обстоятельствах? В чем его заверили без ее ведома? Она предполагала, что встретит безногого калеку с материальным достатком, который он готов будет ей предоставить в ответ за заботу. А увидела мужчину, достаточно крепкого, чтобы вступить в новую жизнь. Но мсье Гальве уже переключил свое внимание на собственные карманы, порылся в них, вытащил трубку с крышечкой, набил ее, зажег и, выпустив голубой дымок, сосредоточился на баре с колесиками — гордости семьи Фиу, — который Жинетта подтолкнула поближе к гостю. Гримасой он выразил то, что думает по поводу виски, портвейна, вишневого ликера и других напитков, и только бутылка анисовки вызвала у него улыбку.
— Настоящей анисовки тут не сыщешь, — заметил гость. — Симона обычно выписывала его из Блиды.
Ему было достаточно двух рюмочек — он их медленно смаковал, прищелкивая от удовольствия языком, а в это время в комнату внезапно ворвались Артюр и Арман — сыновья Жинетты, на которых гость посмотрел так пристально, что они даже смутились. Но Жинетта уже пригласила всех к столу, чем вполне ублажила гостя, ибо он, приподняв рукав, взглянул на часы и заметил:
— Уже час дня. Откровенно говоря, я голоден. Дома у меня обед всегда ровно в двенадцать.
Стремясь еще раз доказать, до какой степени он натренирован, мсье Гальве ухватился за спинку стула, переваливаливаясь с ноги на ногу, проковылял до своего места за обеденным столом и только после обернулся к присутствующим.
— Дома, — сказал он, удовлетворенный произведенным эффектом, — у меня есть кресло на колесиках. Но я прекрасно обхожусь и без него.
Может ли он обойтись и без женщины? Казалось, для него было вопросом чести доказать, что следует принимать таким, каков он есть. Но в сущности он предупреждал: осторожней, я не из тех, кто подчиняется, а тот кому подчиняются. Алина уже перестала питать иллюзии, затихла и, глядя на него, отмечала: вот у него прыщ на носу, лиловато-красные скулы, щеточка усов с одной стороны пожелтела от табака. Да это карикатура на ее отца! Но мсье Гальве уже отвернулся от Алины. Теперь рассматривал Анетту. Не разведенная, не потрепанная, не обремененная детьми, она, пожалуй, объект, более достойный его внимания. Впрочем, он ведь ни на чем не настаивал и принялся жевать, проявляя заметный интерес к утке с ананасом.
