Конечно, он трудился здесь вовсе не ради практики, дабы стать профессиональным фотографом. Делать портреты за два шиллинга и шесть пенсов — для достопочтенного не слишком высокая цель. Он и Вебстер работали над идеей, куда более амбициозной: они мечтали, не более и не менее, запечатлеть на фотографической пластинке движение, как таковое. Чарльз вложил в дело некоторое количество своих денег, и они построили во дворе за магазином более просторную студию, готовясь к тому времени, когда их эксперименты потребуют больше места. А пока Чарльз помогал Гарландам и в магазине, и в любых, самых разнообразных делах, как только они возникали, — в это утро, например, он вставлял новый объектив в главную студийную фотокамеру.
Фредерик сидел на кухне, наскоро записывал свои соображения о Макинноне и Нелли Бад и раздумывал о том, действительно ли эти два случая связаны между собой, как подозревал Джим; вдруг Чарльз просунул голову в дверь и окликнул его:
— Фред!
— Привет, Чарли! Ты что-нибудь знаешь о спиритизме?
— Слава богу, нет. Послушай, ты не поможешь мне с новым объективом? Кто-нибудь должен там стать, напротив, и…
— С удовольствием. А потом и ты можешь кое-что сделать для меня, — сказал Фредерик, идя вместе с ним в захламленную, с тяжелыми портьерами комнату, которая служила студией.
Когда Чарльз закончил свою работу, Фредерик рассказал ему, какую задачу он должен выполнить в этот вечер для Макиннона.
— Похоже, нудный и увертливый тип, — сказал Чарльз. — Я сам его видел неделю-две назад в «Британии». Джим посоветовал мне пойти. Потрясающее мастерство… Кто-то его преследует, говоришь?
— Так он говорит.
— Наверно, Мефистофель. Макиннон продал свою душу, и сатана явился потребовать ее.
— Меня бы это не удивило. Но, видишь ли, Чарли, ты всех этих людей знаешь — лорд Этакий, графиня Такая-то… не мог бы ты пойти со мной и показать мне, кто есть кто? Отправь меня на скачки или в опиумный притон, и я сразу пойму, что там к чему, но высшие классы Англии для меня закрытая книга. Ты вечером занят?
— Нет. Я с удовольствием пошел бы. Думаешь, там может дойти до скандала? Взять мне пистолет?
Фредерик засмеялся.
— Тебе лучше знать обычаи твоих пэров, мой мальчик, — сказал он. — Если на благотворительных собраниях это обычное дело, тогда тебе лучше подготовиться. Но имей в виду, если там начнут швыряться стульями, я мигом ретируюсь… Макиннону я так и сказал.
Когда Фредерик и Чарльз явились в дом леди Харборо на Беркли-сквер, там было полно гостей. Они предъявили пригласительный билет лакею, заплатили за вход и были препровождены в чересчур жарко натопленный салон, где яркий свет газовых рожков и канделябров сверкал и переливался на драгоценностях, украшавших дам, и накрахмаленных манишках мужчин. Двустворчатые двери открывались в бальный зал, где небольшой оркестр, укрытый за карликовыми пальмами в горшках, негромко наигрывал вальсы, почти заглушаемые гомоном самоуверенных аристократических голосов.
Чарльз и Фредерик остановились у входа в бальный зал и взяли у лакея по бокалу шампанского.
— Кто из них леди Харборо? — сказал Фредерик. — Думаю, мне следует знать ее.
— Старая выдра с лорнеткой, — сказал Чарльз. — Вон там, у камина, разговаривает с леди Уитхем. Интересно, здесь ли ее дочь? Она изумительна.
— Чья дочь?
— Уитхема. Того, что беседует с сэром Эшли Хейуордом, играет на скачках.
— Ну да, Хейуорда я знаю. В лицо знаю, то есть. Я выиграл десять фунтов на его лошади Гренди в прошлом году. Итак, это лорд Уитхем? Член кабинета министров?
Лорд Уитхем был высокий седовласый мужчина; казалось, он страшно нервничает; его глаза беспокойно бегали по сторонам, он беспрерывно жевал губами и то и дело, прикрывая рукой рот, грыз палец; он был похож на голодную собаку.
Возле леди Харборо сидела тихая девушка, Чарльз сказал Фредерику, что это и есть леди Мэри Уитхем. Ее окружала группа молодых шумных людей, и она вежливо им улыбалась, но в основном сидела молча, опустив глаза и сложив на коленях руки. Как и сказал Чарльз, она была прекрасна, хотя Фредерик, у которого при виде ее перехватило горло, подумал, что слово «прекрасна» мало что о ней говорило. Девушка была невыразимо очаровательна, грациозна, скромна, с нежно-коралловой кожей, ему хотелось бы схватить в руки камеру, и он понимал при этом, что никакая фотокамера не передаст цвет ее щек и нервически, чувственно напряженную линию шеи и плеч.
Впрочем, Вебстер, может быть, и сумел бы. Или Чарльз.
Странная, однако, семья, думал он. На лицах отца и дочери было написано сдержанное отчаяние. Леди Уитхем тоже выглядела затравленной; она была скорее мила, нежели прекрасна, как дочь, но ее темные озабоченные глаза были столь же трагичны.
— Расскажи мне о Уитхемах, — попросил Фредерик Чарльза.
— Ну, значит, так: седьмой граф, имения где-то на шотландской границе, министр торговли — по крайней мере, был им, но думаю, Дизраэли
[5]
уже вытолкнул его из кабинета министров. Леди Мэри его единственное дитя; о родственниках жены мало что знаю. По правде сказать, это вообще все, что я о них знаю. Он здесь не единственный политик. Смотри, вон там и Хартингтон…
Чарльз назвал еще с полдюжины имен, каждое из которых вполне могло, на взгляд Фредерика, принадлежать преследователю Макиннона. Но он вдруг осознал, что глаза против воли все чаще и чаще обращаются к стройной, покойной фигурке леди Мэри Уитхем, сидевшей на софе у камина в белом вечернем платье.
У них еще хватило времени осушить по второму бокалу шампанского, и тут объявили о начале представления. Через раскрытые двери в зал можно было видеть расставленные широким полукругом, в несколько рядов, легкие кресла, обращенные к небольшой сцене. Задником служил бархатный занавес, авансцену обрамляли папоротники и карликовые пальмы.
Оркестр удалился, но пианист остался у инструмента, стоявшего ниже сцены. Публике хватило пяти-шести минут, чтобы разместиться в зале.
Фредерик убедился в том, что он и Чарльз сидят достаточно близко к сцене, чтобы Макиннон мог их хорошо видеть, но при этом ничто не помешало бы им при необходимости оказаться у дверей. Он обратил на это внимание Чарльза. Тот рассмеялся.
— Твои приготовления напоминают анекдоты Джима, — сказал он. — Сейчас появятся Попрыгунчик Джек или Дубина Дик, захватят нас всех и потребуют денег. Чего ты, собственно, ожидаешь?
— Понятия не имею, — ответил Фредерик. — Так же, как и Макиннон, половина проблемы как раз в этом. Смотри, вот и наша хозяйка.
Леди Харборо, которую слуги заверили, что все гости уселись, вышла на сцену и в короткой речи обрисовала важную деятельность ее больничного фонда. Состояла она, главным образом, в том, что бы спасать безмужних матерей от бедности, обращая их фактически в рабство, да еще подвергая дополнительным неприятностям в виде ежедневных наставлений священников-евангелистов.
