– Это ты в зале исполнишь.
Рома неверной походкой вышел на сцену. Заскрипели под ногами доски. Яркий свет ослепил его, и он двигался практически на ощупь. «Почему артисты не щурятся, когда выходят на сцену?» – думал Рома, медленно открывая глаза.
Перед ним сидели мужчины один угрюмее другого. Если описать их несколькими словами, получилось бы так: Лысый (тот самый), Кудрявый и Бородатый. Все трое сидели рядком, в первом ряду зрительного зала, и настороженно смотрели на Рому.
Тишина ему не понравилась. И кому придется по вкусу, когда из всех звуков в зале слышно только твое дыхание. Мужчины на первом ряду ничего не говорили. Просто разглядывали Рому. А он не знал, куда ему деть руки. Переступил с ноги на ногу. Скрипнули черные доски сцены. Взметнулся невысокий столбик пыли в луче прожектора.
Видимо, это было что-то вроде проверки, которую устраивают начинающим артистам. Рома понимал, что сейчас лучше что-нибудь сказать, но гнетущая тишина и серьезные лица членов жюри лишали его сил.
Роберт Бернс, должно быть, в этот момент смотрел с небес на своего верного поклонника, очень переживал, но сделать ничего не мог.
– Так, что тут у нас? – раздался веселый голос. Пересекая сцену, прямо к рядам шла незнакомая женщина. Яркая, веселая, с высоко поднятыми бровями и удивленным взглядом. Рома заметил, как все сразу изменилось. Мужчины повеселели. Откинулись в креслах, положили ноги на ноги.
– Как тебя зовут?
– Роман Черкизов.
Женщина широко улыбалась. У нее были выпирающие вперед, как у кролика, зубы и волосы, собранные на затылке пучком. Нос у нее был большой, с горбинкой.
– Черкизов? – спросила она весело, принимая у Бородатого список. – Это хорошо!
Рома шумно выдохнул. Ему показалось, что он все это время не дышал.
– Хочешь быть артистом?
– Очень хочу, – ответил Рома просто.
Мужчины в первом ряду почему-то снова нахмурились. Словно они стояли на страже театра, а Рома пытался пролезть без пропуска.
– Что будешь читать? – поинтересовалась веселая женщина.
– Роберт Бернс, «Джон Ячменное Зерно», – выдавил из себя Рома.
– Прекрасно, – отозвалась женщина, – мы тебя внимательно слушаем.
Стало тихо. Рома не мог сказать ни слова. Он почувствовал, что от напряжения кожа на затылке поползла вверх и собралась там в аккуратный комочек.
Бородатый закашлялся и прикрыл рот рукой. Кудрявый нахмурился еще сильнее и, подавшись вперед, закачал ногой. Лысый смотрел вроде бы сочувствуя, но молчал. Так вот смотрят собаки на упавшего хозяина, жалеют, а помощи у них не допросишься.
Рома переступил с ноги на ногу.
В эту минуту он мечтал стать песочным человеком, чтобы просыпаться с легким шорохом на сцену, между широких щелей, и пропасть, сгинуть. Только бы не стоять и не сгорать от стыда под взглядами строгой комиссии.
Рому выручила женщина с неправильным прикусом. Она неожиданно подсказала:
– «Трех королей разгневал он…»
И Рома встрепенулся, ожил и продолжил, радостно распевая любимые строчки:
– «…И было решено.
Что навсегда погибнет Джон
Ячменное Зерно…»
Когда Рома закончил читать, он услышал в зале сдавленный смех. Экзаменаторы одновременно обернулись.
– Кто там подслушивает? Рогов? Веролоев? Балта?
Тут же хлопнули сиденья деревянных кресел. В темноте зала раздался топот и смех уже открытый, наглый. Несколько человек выбежали из зала.
– Старенькие, – сказал Кудрявый.
Бородатый кивнул.
Юрик не понял, кто такие старенькие? И если они старенькие, почему они так быстро бегают?
Юрик и Рома стояли в фойе. Возле той самой стойки, где Рома увидел кошелек. Они стояли и ждали результатов. Говорить не хотелось. Однако и молчать было как-то глупо.
– У нас в школе… – начал Юрик, – один парень съел тряпку, которой доску вытирают.
– А, – вяло отозвался Рома. Внешне он выглядел спокойным, но это только внешне. На самом деле он жутко волновался. Пальцы ног в зимних кроссовках сжимались и разжимались, сжимались и разжимались. Хорошо, что никто этого не видел.
– Вернее, это не тряпка была… – продолжил Юрик бессмысленный спич. – А что-то типа губки, которой посуду моют.
– И не подавился? – спросил Рома ради того, чтобы что-то спросить.
– Нет, – ответил Юрик, – у него даже аппетит не пропал.
Рома посмотрел на группу стоящих в стороне родителей. Папа одной из девочек положил под язык таблетку.
Резко распахнулись двустворчатые двери зрительного зала. На пороге стоял Бородатый. В руке он держал белый листок бумаги.
– Уважаемые дети и, конечно, их уважаемые родители, – начал он. – Все показали себя с лучшей стороны. Все вы очень талантливые и перспективные. Я имею в виду детей. Но вакантные места в театральном классе… – тут Бородатый помедлил, – …места эти ограничены. Поэтому… вот…
Бородатый поднес листок к глазам и начал читать фамилии прошедших творческий конкурс:
– Алла Мирославская, Борис Сенин, Андрей Мицкевич, Ева Иванова…
Громкий, радостный визг огласил фойе. Вперед выпрыгнула девочка в джинсовом комбинезоне и в полосатых гетрах. Девочка трясла светлыми волосами и танцевала от радости, не переставая, кстати, визжать.
Бородатый со списком нахмурился.
– Ева, это театр. А театр – это, в общем и целом, храм. Скоро ты сама выйдешь на сцену и поймешь, какая сложная работа – быть артисткой.
Ева еще раз подпрыгнула от радости и остановилась. Мама Евы вышла вперед, строго посмотрела на дочь и взяла ее за руку.
Рома не понял, какая связь между работой артисткой, храмом и громким криком. Это очень даже хорошо, подумал он, если артистка умеет громко кричать.
Впрочем, Рома давно уже убедился, что взрослые часто говорят, только бы сказать. И смысл в их словах следует искать во вторую очередь.
– Иоффе и Черкизов, – закончил читать Бородатый.
Рома даже сначала не осознал, что назвали его фамилию. А после понял и задохнулся от радости. И тут же он услышал вопрос:
– А я?
Рома обернулся.
– А я? – спрашивал Юрик.
Бородатый, собравшийся уже было уходить, задержался.
– Как фамилия? – спросил он Юрика.
– Ясный, – ответил тот.
Бородатый еще раз глянул в список.
– Нет такой… Не прошел. Извини. На следующий год попробуй.
В голосе Бородатого слышались сочувственные нотки.
