– Понятно, – сказал Рома. Хотя ничего он не понимал и начинал уже как-то бояться Мирославскую, которая, сделав шаг, оказалась слишком близко.
– Давай порепетируем, – предложила Мирославская.
– Давай, – ответил Рома, отступая на шаг.
Щекотливость ситуации состояла в том, что сцена прощания, по замыслу Макара Семеновича, заканчивалась поцелуем. Во время репетиций эту сцену проходили без поцелуя. Макар Семенович, казалось, сам стеснялся своей режиссерской задумки. Но сейчас что-то подсказывало Роме, что Мирославская настроена пройти сцену до самого конца, и просто обозначением поцелуя дело не ограничится.
– Прощай, – сказала Мирославская, на глазах превращаясь в Прекрасную Даму.
– Пока, – хрюкнул Рома и сорвался с места. Он пробежал через пустую сцену, она же отгороженный спортзал, пронесся по фойе, едва не сбив читающую газету тетю Лену, и выбежал на улицу.
Лицо Ромы горело, и холодный воздух пришелся как нельзя кстати. Словно он лицом зарылся в мокрое полотенце. Как такое может быть, думал Рома, растирая снег между пальцами, лишь только ему Ева стала нравиться, Мирославская начала приставать? Раньше она была к нему равнодушна. Непонятно. Девочки странные очень, заключил Рома и заставил себя вернуться на репетицию. Там он постарался расположиться подальше от Мирославской. Впрочем, напрасно трудился. Бывшая любовь перестала его замечать.
Сами репетиции с Макаром Семеновичем были крайне тоскливыми. Борода говорил, говорил, объяснял актерскую задачу, рассказывал о трубадурах и менестрелях, но сам его голос навевал такую зевоту, что с ней можно было справиться, только вцепившись в губы пальцами.
К тому же Рома вовсе не был уверен, что спектакль о рыцаре Диего получается интересным. Даже наоборот, он точно знал, что спектакль скучный, невеселый, неинтересный, и его высмеют старенькие, готовящие к показу легенду об Осирисе.
На деле получилось еще хуже.
Балта, которой до всего было дело, распустила слух о том, что между Бородой и Нянькиным назревает новый конфликт. Яблоком раздора послужил прибор «ДБС», он же «Да Будет Свет». И Нянькин, и Борода хотели использовать «ДБС» в своих спектаклях. Понятно, что прибор можно было задействовать в том и другом одновременно, но ни Нянькин, ни Борода на это согласиться никак не могли.
– Решили, что будет показ, – сказала Балта.
– Какой показ? – спросил Мицкевич. Несмотря на общую загадочность и таинственность, он порой задавал прямые вопросы и, получив ответ, снова натягивал на себя маску таинственного Мистера Икса.
Балта сказала, что старенькие будут показывать «Осириса», а новенькие «Диего». Отец Катапотова посмотрит оба спектакля. Чей спектакль покажется ему лучшим, тому из режиссеров он и отдаст свой «ДБС».
– Откуда ты узнала? – спросил Юрик.
– Мне Катапотов сказал, – ответила Балта.
Группа ребят, и новенькие и старенькие вперемешку, пошли искать Катапотова. Но не нашли, хотя занятия еще не закончились и он должен был быть в школе. В итоге Балте не поверили, но все очень сильно перенервничали. Балту, впрочем, устроила и такая реакция. Ей важно было оказаться в центре внимания.
Ночью Роме приснился ужасный сон. Он не знал, что примерно такой же сон регулярно видят артисты по всему миру. Им снится, что они пропустили свой выход на сцену.
Роме приснилось, как он в костюме рыцаря Диего стоит за кулисами, а там, в освещенном зале, за толстой материей, рассаживаются зрители. Слышно, как проходят они вдоль кресел, переговариваются вполголоса, кашляют. И вместе с тем растет напряжение. Паника накатывает на Рому волнами, сбивает дыхание, вызывает страшную, раздирающую рот зевоту. Рома потеет от страха, пытается вспомнить текст, но обрывки фраз, приходящие на ум, никакого отношения к тексту пьесы не имеют и только усиливают волнение. Из-за кулис Рома видит, как свет начинает гаснуть и звучат первые звуки музыки, увертюры, в конце которой он должен появиться на сцене.
Готовясь к выходу, Рома перекатывается с пяток на носки и вытирает мокрые ладони о бархатные штаны. Вдруг он слышит позади себя шум, оборачивается и видит лысого Андрея Григорьевича. Педагог воровато оглядывается и, не замечая Рому, начинает вынимать из карманов и выкладывать на стоящий у стены спортивный «козел» различные вещи. Тут и кошелек Балты, и часы Рогова, радужный платок Калины, кольца, деньги, украшения, которые, не удержавшись на поверхности «козла», падают на пол. Кажется, карманы Андрея Григорьевича не имеют дна.
В очередной раз сунув в карман руку, он вынимает хомяка Гамлета, который в ажитации подбегает к краю. Но спрыгнуть на пол не решается, а принимается носиться кругами по ворованным вещам.
Рома хочет спасти Гамлета, делает шаг, но что-то останавливает его. Медленно, слишком медленно доходит до Ромы, что увертюра давно уже смолкла и в зале стоит гробовая тишина. Зрители ждут, когда начнется спектакль. И начало спектакля, и вообще судьба сегодняшнего вечера зависят только от него, от Ромы. А он стоит за кулисами и ясно понимает, что с каждой секундой промедления труд, старания многих людей превращаются в прах. И это его вина. Его, и больше ничья.
Рома поворачивается, чтобы выйти на сцену, но Андрей Григорьевич ловко хватает его за руку и шепчет:
– Пойдем, пойдем со мной!
– Куда? – спрашивает Рома шепотом.
– Как куда? – искренне удивляется Андрей Григорьевич. – Воровать.
– Я не хочу, – шепчет Рома. – Отпустите меня. Отпустите!!
Рома кричит, понимая, что его слышат зрители и что катастрофа вполне себе состоялась.
Проснувшись за десять минут до звонка будильника, Рома стал думать, почему в роли вора ему приснился именно лысый Андрей Григорьевич. Что в нем подозрительного? Ответ нашелся немедленно. В нем подозрительно все. Именно потому, что на него никто никогда не подумает.
«Все образуется», – твердит Андрей Григорьевич. Это очень подозрительно, подумал Рома. Разве может нормальный человек полагать, что в жизни все само собой образуется? Это же ерунда какая-то.
На кухне Рома обнаружил родителей, обсуждавших папины дела. Рома немедленно стал прикидывать, кто из них мог оказаться вором, мама или папа? Но тут же одернул себя, они-то здесь при чем?
Завтракал Рома без аппетита.
А в школе он наткнулся на толпу, обступившую Катапотова. Размахивая красными руками, мигая раскосыми глазами, Сережа Катапотов вещал, роняя жвачку изо рта:
– …В раздевалке, в принципе, не страшно. У меня игрушка была на телефоне, я играл. Только вот, часа в два ночи…
Катапотов сделал драматическую паузу.
– Что? – выдохнул один из нетерпеливых слушателей.
– Показалось, словно шаги. По кафелю так шлеп, шлеп…
Школьники вокруг Сережи затаили дыхание.
– Но потом я понял, послышалось, – снял напряжение Катапотов. – А утром часов в семь тетя Лена пришла. Сначала к себе, а потом раздевалку ключом открыла, а тут я «здрасьте» говорю. Тетя Лена швабру выронила, да как заорет…
