– И чо?
Рома был неопытным артистом. Его первый показ следовало бы назвать «Комедией ошибок».
Когда в зал вошли преподаватели, сопровождающие исполненного важности папу Катапотова, и все старенькие, Макар Семенович громко крикнул:
– Можно начинать!
Старенькие (и Юрик) немедленно положили ноги на спинки впереди стоящих кресел. Но, поймав на себе строгий взгляд Нянькина, тут же ноги убрали.
На фонограмме заиграла лютня. Рома за кулисами окаменел. Спектакль начинался с его выхода. Ему следовало встать в центре сцены и произнести:
– Давным-давно жил на свете благородный Рыцарь Диего…
Затем надо было, сняв шляпу, поклониться и продолжить:
– Однажды он отправился на поиски Прекрасной Дамы…
После он должен был уйти со сцены и за кулисами дожидаться следующего выхода.
Тем временем музыка стихла. И Рома, еле передвигая негнущиеся ноги в трико, пошел навстречу провалу.
В отсутствии «ДБС» сцену освещало несколько дохлых прожекторов. Но все же их свет показался Роме страшно ярким, и он, может быть, от волнения на секунду ослеп. Но уже через мгновение Рома обнаружил себя стоящим на авансцене. Лица зрителей со сцены казались плоскими и чуть покачивались, словно это были фотокарточки на пружинках.
Только у Катапотова, сидящего чуть в сторонке, непрерывно двигалась челюсть. Рома сообразил, что Катапотов, как обычно, жует какую-нибудь прошлогоднюю жвачку. Вообще Рому поразило, как хорошо он все видел, слышал и понимал. Дух сцены наградил Рому острым сценическим зрением, но, к сожалению, не наградил сценической отвагой.
Рома чувствовал, что горло пересохло, а рот словно кто-то закрыл на «молнию». Но надо было сказать реплику. Без этого спектакль не начнется. За его спиной, в кулисах стоят одноклассники и ждут, очень ждут, когда он скажет свою фразу. На нем в первый раз в жизни лежит ответственность. Это Рома ясно понял. Он глубоко вдохнул и начал:
– Давным-давно жил на свете благородный Рыцарь Диего… – к сожалению, Рома оговорился и произнес «лыцарь».
Старенькие в зале прыснули от смеха. Рома через силу продолжал:
– Однажды он отправился на поиски Прекрасной Дамы… – тут Рома понял, что забыл поклониться, и захотел снять с головы шляпу, но обнаружил, что шляпу он забыл за кулисами. Его словно током пронзило ощущение приближающейся катастрофы.
Рома попятился назал, запутался в ногах, едва не упал и вошел в кулисы задом, столкнувшись с ожидающим своего выхода Сениным. Тот церемониться не стал, чувствительно двинул Рому кулаком в бок и протолкнул его дальше за кулисы.
«Зашор – последняя стадия актерского зажима», – сказал бы про премьерный выход Ромы профессиональный артист.
Рома не успел отдышаться, как перипетии пьесы потребовали его срочного присутствия на сцене. Надо признаться, что его появление не добавило спектаклю художественной силы.
Первым делом он назвал Черного Рыцаря Белым, а после, неуклюже повернувшись, ударил этого самого черно-белого рыцаря мечом по голове. Рома настолько растерялся, что бросился извиняться перед Сениным (а это был он), но от резкого движения у прекрасного Рыцаря Диего разошелся на спине бархатный камзол. Треск лопающихся ниток, как ни странно, на время привел Рому в себя, и ему удалось успешно доиграть сцену («петух» во время монолога в счет не идет).
До следующего выхода на сцену Рома от волнения сгрыз все ногти на руках и принялся бы за ноги, если бы не его выход.
В этот раз Роме пришлось петь. Коронный номер «Ты мой дворец». Выполняя актерскую задачу, которую ему в свое время дал Макар Семенович, Рома пел, стоя на одном колене и обращаясь непосредственно к Прекрасной Даме Алле Мирославской.
После позорного Роминого бегства отношение Аллы к нему изменилось в худшую сторону. Поэтому во время исполнения любовной арии Алла незаметно от зрителя показала Роме язык.
Рома запнулся, попробовал догнать музыку, но тщетно. Зародившись в животе, забурлив, как газировка в нагретой бутылке, ударил вверх, вырвался предательский смех. Рома зажал было рот рукой, но сила смеха была слишком велика. Он начал мелко-мелко хрюкать, вздрагивая всем телом, и это рассмешило всех остальных артистов.
На сцене началось веселье. Зрители, которые позволяли себе время от времени хихикать, поняли, что теперь можно ВСЕ, и засмеялись в голос.
Если бы Макар Семенович умел воспламенять взглядом, как девочка в книге Стивена Кинга, он бы испепелил все вокруг, зрителей, артистов и, может быть, саму школу. Он был вне себя от гнева. Самую трогательную лирическую сцену его спектакля превратили в балаган.
Тем временем Рома, задыхаясь от нервного хохота, попытался спасти ситуацию. Он упал на четвереньки и начал уходить со сцены, путаясь в плаще. Это вызвало новый приступ веселья и в зале, и на сцене.
Веролоев, выхватив новый фотоаппарат, сверкнул вспышкой.
Последнее, что увидел Рома, уползая за кулисы, это Юрика, который смеялся вместе со всеми. Это было неприятно.
– Привет, лыцарь, – говорили Роме после окончания злосчастного спектакля и старенькие, и новенькие. И Рома спрятался в раздевалку до начала спектакля об Осирисе. Сидел там в проходе между вешалками, и полы темных пальто касались его щек.
В зал он пробрался, когда уже выключили свет. Сел с краю, неприятно удивленный тем, что почти все кресла заняты: учителями, учениками других классов. «Рыцарю Диего» не снилась такая популярность.
Спектакль Нянькина вызвал у Ромы восхищение и острую зависть. Если на сцене у Макара Семеновича артисты двигались медленно, словно через силу, у Нянкина они носились столь стремительно и энергично, словно… словно… им это нравилось. И тут Рома понял, наблюдая за ярким действием, им всем это до ужаса нравится, вот в чем причина успеха. Нравится тебе, нравится и зрителям!
Роме был виден отец Катапотова, который радовался, широко улыбался, не стесняясь отсутствия зуба. Было очевидно, что волшебный «ДБС» достанется Нянькину и стареньким, ну и Юрику заодно.
Осирис, он же Веролоев в белом трико, вставал на возвышение, скрестив на груди руки, и становилось не по себе, словно и не Веролоев это был, а самый настоящий египетский бог.
С криками выбегали приспешники злого бога Сета (Рогов) и начинали крутить в руках палки, да так быстро, что те превращались в круглые пятна, как вращающиеся лопасти вертолета. И, конечно, Главный Приспешник Сета (Юрик) прыгал сальто.
– Вот это да! – воскликнула тетя Лена, сидевшая рядом с Ромой, когда Юрик приземлился точно на ноги.
Рома даже вспотел от ревности. Ему захотелось выпустить на сцену кошку. Известно ведь, что животное переиграет любого артиста, отвлечет на себя внимание публики и почти наверняка сорвет спектакль. Мысль эта была нехорошая, подлая. Что поделать, творческая зависть способна даже крупного художника превратить в мелкого мстителя.
