– Часы, – сказал он, поначалу негромко. – Кто часы мои взял?
Ребята посмотрели на него с недоумением.
– Кто часы мои взял?! – повторил Рогов. Глаза его налились кровью. И лицо покраснело, собралось в толстые, влажные от пота морщины.
И началось.
Рогов заставил всех присутствующих вывернуть карманы. Мальчики подчинились. Потом по требованию расстегнули рюкзаки. Вытряхнули обувь. Полетели на пол скомканные носки. Часов нигде не было. Тут Рогов начал сходить с ума. Рома, конечно, читал о том, что человек может потерять разум. Но в реальности видел подобное в первый раз. Зрелище оказалось не из приятных.
Рогов заорал, что он сам обыщет раздевалку. Выгнал, вытолкал всех в спортзал и заперся в раздевалке. Рома и Юрик не успели сообразить, как оказались в спортзале в одних спортивных штанах, голые по пояс. Надо сказать, что им еще повезло. Иоффе очутился в спортзале в рубашке, трусах и в одном носке. Юрик замолотил руками по двери:
– Рогов, майки отдай!
Мимо них прошла группа девочек. Они засмеялись, закрывая рты руками. Иоффе сделал несколько огромных скачков и скрылся из вида.
Веролоев, который успел одеться и оказался в коридоре босиком, взглянул на хихикающих девчонок свысока.
– Тоже мне, королевы красоты, можно подумать, – сказал Веролоев. – На себя посмотрите!
Мальчики столпились у двери. Внутри раздевалки происходило нечто страшное. Слышались ровные, сильные удары, крики, стоны, полные боли и отчаяния. После Рогов сильно икнул и завыл, как волк на луну. Затем за дверью раздался топот и установилась подозрительная тишина. И снова завыл Рогов, послышался звук разрываемой ткани, и опять сильные удары. И вновь тишина.
– Рогов, – тихо позвал Сенин.
– Рогов, открывай, – сказал Веролоев, повысив голос.
– Что с ним, интересно? – спросил Рома.
– Ничего особенного – отозвался Юрик. – С ума сошел. У меня дядя родной, то же самое. Сначала был нормальный, а потом все стены в квартире свеклой разрисовал и стал голый по морозу ходить.
– Это холодно, наверное, – пожалел дядю Рома.
– Ему сейчас не холодно, – ответил Юрик. – Он в сумасшедшем доме сидит.
Неожиданно щелкнул замок. Дверь тихо отворилась. Мальчики переглянулись. Никто из них не решался войти в раздевалку первым. Наконец, Юрик сделал шаг, за ним Рома, а за ними уже потянулись остальные.
В раздевалке словно разорвалась осколочная бомба. Вещи были разбросаны по периметру, лавки сломаны. Причем одна ровно пополам. В стенах из гипсокартона виднелись глубокие вмятины.
Сам Рогов лежал в углу в позе эмбриона и тихо скулил.
– Кеша, – позвал Рома, приблизившись к своему бывшему врагу. – Что с тобой?
– Уйдите от меня, – всхлипнул в углу Рогов. – Уйдите все!
Затем Рогов несколько раз шумно втянул в себя воздух, пытаясь подавить плач, и сказал:
– Меня отец убьет.
Рома заметил большую красную шишку на лбу Рогова. От отчаяния тот бился головой об стену.
– Меня отец убьет, – тихо завыл Рогов.
– Почему? – спросил Юрик.
– Я у него часы взял. Без спроса. Наградные. А их украли. Меня отец реально убьет!
И Рогов затих на полу.
По сплюснутому носу покатилась слеза, оставляя мокрую дорожку.
8
Рогов не хотел уходить из школы. Ему было страшно идти домой. Нянькин узнал про исчезновение часов. Учителю об этом рассказали девочки (кто же еще!). Нянькин не стал ругать Рогова за разгром в раздевалке. Он тут же спросил у Рогова номер телефона и позвонил его отцу.
Судя по всему, состоялся тяжелый разговор. Рома не слышал, что отвечал отец Рогова, зато он видел красного от напряжения Нянькина, который словно не по телефону говорил, а держал оборону. Учитель физкультуры с растрепанными кудрявыми волосами тер свободной рукой лоб и защищал своего ученика:
– Послушайте… да нет, вы послушайте… Иннокентий не виноват… да, он не прав, что взял ваши часы, но это из-за того, что он вас уважает, хочет быть на вас похожим. Я не шучу, вы авторитет для него…
Рома подумал, что Нянькин умеет убеждать.
– Я сам запретил ему часы на акробатику надевать. Приказал в раздевалке оставить. Это в целом моя вина…
Тут Нянькин помолчал, послушал роговского отца и продолжил с удвоенным напором:
– Никогда! Никогда еще у нас не воровали в раздевалках… Согласен, в общей раздевалке – было. Но там, где дети переодеваются на театральные дисциплины, такого не было. Это что-то немыслимое. И мы будем с этим разбираться.
Затем Нянькин плавно перешел к защите Рогова:
– Он тонкий, ранимый мальчик…
«Это Рогов-то?» – удивился про себя Рома.
– Он пользуется авторитетом среди одноклассников…
«Благодаря кулакам», – подумал Рома.
– И учителя им очень довольны…
«Особенно, когда он в школу не приходит», – мысленно добавил Рома.
Нянькин, мелко кивая головой, слушал, что отвечает ему отец Рогова. Тот говорил долго. Нянькин несколько раз перекладывал телефон от одного уха к другому и повторял, как автомат:
– Да… Я вас понимаю… да… я вас понимаю… да… – а после сказал с уважением, но твердо: – Поймите, Кеша подавлен, сильно переживает и раскаивается. И надавить на него еще сильнее будет неразумно. Он уйдет в себя, замкнется, и раздавить, проломить образовавшуюся скорлупу вам будет уже не под силу. А ведь эта скорлупа затвердеет и останется на всю жизнь! Прошу вас, будьте к нему снисходительны. Я знаю, вы это можете!
Нянькин убрал телефон в карман спортивных штанов и повернулся к Рогову, который, сгорбившись, стоял в стороне, и опущенные руки его почти достигали коленей.
– Езжай домой, – сказал Нянькин.
– Он драться будет.
– Не будет.
– Будет. Вы его не знаете, – упорствовал Рогов.
– Кеша, я немножко разбираюсь в людях. После разговора со мной он не поднимет на тебя руку. И не потому, что я такой замечательный, а потому, что событие это стало публичным. Иди и ничего не бойся.
Рогов чуть не прослезился.
– Спасибо вам!
Нянькин улыбнулся:
– Ну, у меня здесь свой интерес был. Мне мячи надо надуть. Два баскетбольных лежат у меня.
– Да хоть двадцать! – просиял Рогов.
Рома и Юрик сидели в классе физики. За окном на фоне темно-фиолетового, гаснущего неба чернели голые ветки.
– Все относительно… – сказал Рома, посмотрев на портрет Эйнштейна. Под портретом висела надпись: «Альберт Эйнштейн (1879–1955), создатель общей и специальной теории относительности». Вид Эйнштейн имел очень недовольный. Можно было предположить, что великого ученого за секунду до фотосессии ударило током. Волосы встали дыбом, одна бровь вопросительно приподнялась, словно Эйнштейн спрашивал: «А что это было?»
