Она шагнула вперед и, воспользовавшись всеобщей давкой, выбила сумку из рук компаньона Фокса в тот момент, когда он собирался ступить на лестницу. С отчаянным криком он попытался поймать ее, но было уже поздно: сумка ударилась о перила, раскрылась, и бумаги разлетелись в ночном воздухе, опустившись на воду среди скопления лодок. Салли сполна насладилась ужасом секретаря, так же как и яростью Арнольда Фокса.
Ребекка следила за происходящим с загадочной усмешкой на лице.
— Враг, — пояснила Салли.
— А-а…
— Браво! — раздался голос у них за спиной.
Они обернулись и увидели Голдберга. Он сказал что-то по-русски Ребекке, которая сдержанно ему ответила.
— Пойдемте. — Голдберг направился к Чарли.
Салли увидела, как их шлюпка, легко маневрируя между других лодок, причалила к самой лестнице. Все трое поспешили вниз и вскоре уже удалялись от парохода по темной реке.
Менее чем через час Ребекка, Голдберг и Салли уже пили чай в Спайталфилдс, в доме Морриса Катца. Его жена и дочь, которая была примерно одного возраста с Ребеккой, приветствовали девушку объятиями и что-то залепетали на идише, затем повели ее умыться и переодеться во что-нибудь чистое, а большой бородатый Катц тем временем тихо переговаривался с Голдбергом. Салли присела, чувствуя теплоту и безопасность этого дома; или это впечатление возникло из-за того, что она в доме евреев? Не важно, отчего появилось это приятное ощущение, но Салли удивилась, что чувствует себя здесь очень уютно; она не была чужой в этих стенах, но явно не знакома с этим миром.
Наконец открылась дверь и вошла Ребекка. Девушка выглядела гораздо спокойнее, не такой нервной и уставшей. Она улыбнулась Салли и пожала ей руки.
— Мне пора. — Голдберг поднялся. — Моррис, мисс Локхарт останется и поговорит с Ребеккой.
Он кивнул Салли, которая, как всегда, поразилась порывистости журналиста, его внезапным переменам от теплого к холодному, от дружественного до сдержанного, от резкого до ранимого. Но как только за ним закрылась дверь, она почувствовала странную слабость.
Ребекка села за стол рядом с Салли. Она была немного странной: на первый взгляд несколько угрюмой, медленно соображающей, с грубыми чертами, затем внезапно менялась, ее лицо оживало, на нем проступали ум и понимание, а потом также внезапно девушка опять впадала в оцепенение. В минуты просветлений она была красива, все остальное время напоминала обычную русскую еврейскую девушку-крестьянку, привыкшую к покорности и послушанию. Но в каком бы состоянии она ни находилась, ее глаза все время были сумрачны.
На смеси русского и идиша, которые переводил Катц, и на немецком, который Салли понимала, Ребекка рассказала свою историю.
Она приехала в Москву из штетла, из ужасно бедной еврейской общины в российской провинции. Ее отец был молочником. После того как во время одного из погромов вся ее семья была убита, Ребекка устроилась служанкой к богатому еврею, торговцу, который сделал карьеру благодаря взяткам и переехал из провинции в Москву. По мере того как девушка взрослела, она училась читать, показывала свой незаурядный ум, а также стала привлекать все большее внимание своего хозяина и в конце концов понесла от него. После чего этот крупный торговец потерял к Ребекке всякий интерес и уволил ее. Она попала в компанию студентов и художников, которые подрабатывали, позируя известным живописцам. Когда родился ребенок, она некоторое время жила со студентом по фамилии Семенов, социалистом, вскоре сосланным в Сибирь. Ребенок умер. Живя с Семеновым, Ребекка прониклась его идеями и начала заниматься самообразованием. Она очень много читала, в том числе и статьи Голдберга, появлявшиеся в различных запрещенных журналах.
Как и многие другие, она знала о темной личности по имени Цадик, этом паразитирующем существе, высасывавшем жизнь из тех, кто хотел покинуть страну. В штетле ходили невероятные слухи: что это не человек, а лишь груда плоти, которую оживил безнравственный раввин; что на службе у него состоит злой дух, которым он управляет с помощью магии, и тот исполняет все его приказания; что агенты Цадика заманивают в его дом юных девушек, где он пожирает их, чтобы поглотить их молодость и силу…
Салли вспомнила рассказ Голдберга об утопившейся в Амстердаме девушке. Да, действительно, в эти страшилки легко поверить.
По мере того как Ребекка продолжала рассказывать, уважение Салли к этой тихой, невзрачной, флегматичной девушке росло; оказалось, что она узнала московский адрес Цадика и устроилась на работу по соседству с ним.
— Мне хотелось подобраться поближе и самой взглянуть на него. Я отбросила предрассудки, потому что не верю в дибуков, големов
[12]
и прочие сказки. Просто хотела выяснить, что все это значит. Я познакомилась с одной из его служанок. Узнала, что у Цадика дома по всей Европе, но большую часть времени он проводит в Амстердаме. Что говорит он на многих языках, но голландский, похоже, его родной. Пару раз видела, как его вывозят из дома. Он всегда передвигается по ночам. Огромный, просто невероятного размера. И парализованный. Он может говорить и двигать головой, но руки и ноги у него парализованы. Поэтому ему и нужна эта обезьянка, она всюду бегает за ним, спит у него в кровати. Вместо колокольчика, которым вызывают слуг, у него электрические звонки, и обезьяна сама на них нажимает. И у него есть один особый слуга — Мишлет, он делает все то, чего не может обезьяна, — умывает хозяина, одевает и так далее. Отвратительный человек. Поскольку он приближен к Цадику, то имеет власть над всеми остальными слугами и часто этим пользуется, особенно что касается женской прислуги. Все это мне рассказала одна из служанок. И о свисте тоже рассказала.
— О свисте? — прервала ее Салли.
Моррис Катц утвердительно кивнул.
— Я слышал этот свист. В Киеве, Бердичеве и других городах, когда толпа громит еврейские лавки и дома, она действует по свистку. Кто-то дает сигнал, и безобидная группа людей тут же превращается в обезумевшую толпу. Потом свист раздается снова, все останавливаются, и толпа рассасывается. Когда знаешь, что означает этот свист, ужасно его слышать. И он имеет отношение ко всему этому? — обратился Катц к Ребекке.
— Да, — ответила она. — Цадик диктовал письмо своему секретарю, которое затем должны были отправить в Белоруссию. В письме он описал, как действует эта система. Он диктовал на немецком, а секретарь переводил на русский. Но Цадик никому не доверяет, поэтому попросил другого человека на всякий случай перевести обратно, что написал секретарь. Служанка все слышала. А потом… она выкрала письмо и принесла мне. Оно у меня с собой.
Катц улыбнулся улыбкой человека, гордого достижениями своего товарища. Салли поймала себя на мысли, что очень бы хотела, чтобы и ей кто-нибудь так улыбнулся; но Ребекка опустила глаза, словно ей было стыдно. Затем продолжала:
