Салли направилась к черной лестнице. Она уже довольно хорошо ее изучила. Не останавливаясь на следующем этаже, она проследовала туда, где находилась спальня хозяина и его личного слуги, и открыла обитую сукном дверь, отделяющую служебную лестницу от всего остального дома. Газовая лампа тихонько шипела на подставке возле двустворчатых дверей, за которыми спал мистер Ли. Здесь же находился лифт, который всегда стоял открытый. Сразу за служебной лестницей располагалась комната мистера Мишлета. Салли заметила полоску света под дверью и тихо вышла на лестницу. Она прошла на первый этаж и осмотрелась. Единственным источником света, проникавшего сквозь окна, был газовый фонарь на соседнем доме. Салли спустилась на несколько ступенек вниз, в кухню, стараясь производить как можно меньше шума. Убедившись, что там никого нет, опять вернулась на первый этаж и вышла в холл.
Она похвалила себя за две пары чулок, потому что пол был очень холодным. Столовая, гостиная, библиотека, лифт; интересно, лифт — единственный способ спуститься в подвал? Конечно, нет, должен ведь быть запасной выход на случай, если лифт сломается. Где-то должна быть лестница. Но в холле ее не было, и в кухне тоже.
Салли бесшумно прошла через гостиную. Все комнаты имели двустворчатые двери, чтобы в них спокойно могло проехать инвалидное кресло. Все они были в отличном состоянии и смазаны, ни одна не скрипела. Салли быстро выскользнула за дверь и закрыла ее с щелчком, который громко отозвался в тишине.
Шторы были задернуты, во мраке лишь едва мерцали тлеющие в камине угольки. Когда глаза привыкли к темноте, и Салли поняла, как расставлена мебель в комнате, она осторожно двинулась вперед, выискивая вход в подвал, которого, может быть, не замечала раньше.
Нет, здесь его не было. Она пошла обратно, предварительно остановившись перед дверью в холл и послушав, нет ли там кого. В какой-то момент ей показалось, что ее обнаружили и зажгли во всем доме свет — что тусклая лампа наверху горела намного ярче, чем головешки в камине гостиной комнаты. Сердце Салли учащенно забилось, но она не услышала ни звуков, ни движения — ничего; она все еще была одна, никто ее не заметил.
Чувствовала она себя крайне незащищенной. Ей было страшно, и отрицать это было глупо. Но все же нельзя отступать, нужно довести дело до конца.
Салли достала огарок, дрожащей рукой зажгла спичку и выбросила ее в камин, когда свеча загорелась. Горячий воск то и дело капал ей на пальцы, но она не обращала на него внимания, рыская по комнате между книжными полками и большим шкафом со стеклянными дверцами, где хранился китайский фарфор.
И тут в углу Салли увидела дверь. Она была не закрыта — захлопнуться ей мешал вставленный в проем клинышек. Вниз, во тьму, вел ряд узких ступеней, и оттуда сильно несло краской. Задержавшись всего на секунду, дабы удостовериться, что никто не идет, Салли начала спускаться в подвал.
В самом низу ступени резко сворачивали и упирались еще в одну дверь, тоже приоткрытую. Здесь запах краски чувствовался еще сильнее.
Первая комната оказалась пустой. Новый, только что настеленный пол, голые стены, выкрашенные в белый цвет, и больше ничего. Оттуда вела дверь в комнату побольше, обставленную, хотя вся мебель была накрыта тканью, чтобы не испачкалась краской. Большая металлическая клетка лифта занимала всю центральную часть комнаты. Его двигатель, изготовленный «Лондонской гидравлической компанией», и решетка явно были недавно выкрашены.
Еще одна открытая дверь в стене вела в соседнюю, третью комнату. Салли направилась туда, как вдруг скорее почувствовала, чем услышала еле различимый отдаленный рокот, он был похож на работу какого-то мотора или на переливающуюся через дамбу воду. Казалось, шум исходит от самой стены, и Салли даже хотела приложить к ней руку, чтобы проверить, но вовремя вспомнила о невысохшей краске. Тогда она опустилась на колени и коснулась рукой пола — так и есть, он чуть-чуть вибрировал.
Что бы это значило? Неужели внизу еще какой-то двигатель? Непонятно.
Вдруг за ее спиной пришел в движение лифт.
Салли ахнула, у нее так задрожала рука, что свечка упала на пол и сразу же погасла.
И тут она увидела свет наверху лестницы — путь к отступлению отрезан. В отчаянии Салли начала шарить рукой по полу, пытаясь найти огарок свечи (ведь невозможно оставить его здесь), наконец подобрала его вместе с уже остывшим воском, который пролился при падении, быстро поднялась и, уже забыв о свежей краске, бросилась в соседнюю комнату. В тот момент, когда лифт со свистящим звуком остановился, она была уже там.
Салли стояла возле открытой двери, у стены, пытаясь не дышать и чувствуя едкий запах только что погасшего фитиля. В тишине двери лифта открылись, и кто-то вошел в комнату.
Тем же вечером, только чуть раньше, в зале Лиги нравственности и умеренности Уайтчапела состоялось собрание. Это была благородная организация, считавшая цензуру недопустимой. Она была готова сдавать свое помещение кому угодно, даже если бы об этом попросило общество, считающее необходимым насильно кормить грудных младенцев краденым виски.
В Лиге нравственности и умеренности Уайтчапела занимались критикой существующих порядков. Здесь брали деньги с посетителей и обличали происходящие вокруг несправедливости. Но в тот вечер работа была прервана, так как перед собравшимися выступал мистер Арнольд Фокс.
Он собирался говорить о наплыве иммигрантов, как будто когда-нибудь говорил о чем-то другом. Аудитория прекрасно знала, что ей сейчас предстоит услышать, но ведь обычно мало кто возражает, когда его поддерживают в его предубеждениях. А мистер Фокс был в хорошей форме — своим высоким, сильным голосом он искренне уверял слушателей в том, какие они благородные, какие богатые и как чиста их британская порода.
Но гораздо больше все любили, когда он затрагивал тему паразитирующих иноземцев, их отвратительных привычек и болезней, которые они распространяют среди настоящих англичан. Именно ради этого все и собрались послушать мистера Фокса, и ненавидимые всеми недочеловеки будто материализовались из воздуха — так красочно он их расписывал: воспаленные глаза, гнилые зубы, сальные космы, мясистые носы, мерзкий запах…
Аудитория сидела, затаив дыхание и замирая от восторга и ужаса.
Затем он еще больше взбудоражил присутствующих.
— Чистота! — возопил он. — Непорочность… То, что по праву принадлежит английской девушке, самое прекрасное, что есть в английской розе, святой храм женственности, ее самый священный бриллиант — эта непорочность изнасилована! Разорвана к клочья! Разграблена и осквернена этими похотливыми животными и благодаря разврату, что они сеют повсюду!
Нет ничего, что привлекало бы внимание людей так сильно, как разговоры о сексе. Это всегда беспроигрышный ход.
В задних рядах переполненного зала стоял темноглазый человек в матерчатой кепке и сером шарфе и смотрел. Не на выступающего — его он уже видел множество раз; он следил за аудиторией, и ему не нравилась та атмосфера всеобщего сумасшествия, которую так умело накалял оратор. Человек повернулся к своему соседу и тихо произнес:
