– Ну, герои, выражаю вам устную благодарность, молодцы,
не подкачали. А тебе, Родислав, отдельное спасибо за дочку. Я знал, что могу
тебе Любашу доверить, и ты мое доверие оправдал. Кстати, Петр Семенович,
участковый, очень вас хвалил, говорил, что вы толково все объяснили и место на
карте очень точно указали, ему даже искать не пришлось. Одним словом, молодцы,
ребята!
Потом он спросил, как там дома, как мама, как Тамара,
передал всем привет и велел побыстрее возвращаться, а то и правда последняя
электричка уйдет, как потом до поселка добираться?
На обратном пути Анна Серафимовна была уже куда спокойнее
насчет сына, ведь она своими глазами видела, что ничего страшного не произошло,
зато теперь начала волноваться насчет невестки и внучки.
– Ох, не надо было мне Тамару с матерью
оставлять, – расстроенно приговаривала она. – Зина у нас такая
взрывная, чуть что – сразу в крик, в панику, а Томочка к матери совсем без
уважения относится, да и грубовата она. Скажет что-нибудь не так – и все,
конец, Зина с собой не справится, не дай бог еще ударит Тамару, а та ведь ни за
что на свете не простит. А то и ответить может. Господи, не передрались бы они
там одни-то!
Бабушкина нервозность передалась и Любе, которая куда лучше
Анны Серафимовны знала, до какой степени неуважительно относилась сестра к их
маме. Тамара за глаза могла назвать Зинаиду Васильевну не то что курицей
безмозглой, а даже и дурищей безграмотной и постоянно подчеркивала мамину
нелюбовь к чтению и вообще к приобретению каких бы то ни было знаний помимо
тех, которые у нее уже были.
– Ну ты посмотри, – насмешливо говорила Тамара
Любе, когда мама, придя с работы, надевала красивый атласный халат,
бледно-голубой с драконами, и ложилась на диван с компрессом на лбу,
обрамленном заботливо наверченными кудрями, – можно подумать, что у нее
голова болит. Чему там болеть-то? Мозгу – как у бабочки. Это она папу так ждет,
лежит, как Даная на картине, изображает интересную бледность и благородную
мигрень. Ну елки-палки, если ей заняться нечем, если время свободное есть, так
лучше бы книжку почитала, все больше пользы, чем так-то валяться. Вот
дурища-то!
– Ты что, Тома, – каждый раз пугалась Люба, –
разве можно так про маму говорить?
– А что я такого говорю? – искренне удивлялась
каждый раз Тома. – Я же не говорю, что мамка у нас плохая, она очень
хорошая, добрая, жалостливая. И красивая к тому же. И папу любит, и нас с
тобой. И Бабаню. А то, что она глупая и необразованная курица, – так это
же правда. Разве нет?
И Люба не находила что ответить. Да, Бабаня, пожалуй, права,
Тамара с такими взглядами может не вынести маминых истерических причитаний и
вывалить ей прямо в лицо все, что думает. Вот ужас-то будет!
Они вышли из электрички, которая с прошлого года ходила аж
до самой Калуги и делала остановку прямо возле поселка, и чем ближе подходили к
дому на улице Котовского, тем ярче картины одна другой страшнее рисовались
Любе. То ей чудилось, что вот-вот навстречу им из-за угла выбежит разъяренная
Тамара, скажет, что мама ее ударила или, того хуже, избила и она, Тамара,
навсегда уходит из дома. То виделось, что мама заперла нагрубившую ей дочь в
сарае, и теперь их ссора – это уже на всю оставшуюся жизнь, и никогда больше
мать и дочь слова друг другу не скажут, и в семье навсегда повиснет тяжелое
молчание. То Люба вдруг начинала бояться, что Тамара не сможет успокоить маму,
и мама все это время, пока они ездили в районную больницу и обратно, плакала и
убивалась, и ей стало плохо с сердцем, а Тамара проглядела приступ, посчитав,
что мама опять притворяется, как с мигренью, и теперь, когда они вернутся,
окажется, что мама… Ой, даже мысленно произнести это слово Любе страшно. Пока
Родик шел рядом, она еще держалась, но как только он попрощался и свернул к
себе на улицу Щорса, Любе показалось, что у нее из-под плеча выдернули опору, и
если что-то плохое случится, она ни за что не выдержит и просто умрет от горя.
Но никто не выбежал им навстречу, и из сарая не доносилось
ни звука, и кареты «Скорой помощи» рядом с домом не наблюдалось. В окнах горел
свет, и со стороны дом Головиных выглядел абсолютно мирным и спокойным. Люба с
колотящимся сердцем первой взбежала на крыльцо, распахнула дверь, влетела в
комнату и замерла на пороге.
Мама и Тамара играли в лото. Мама не плакала, наоборот,
улыбалась и двигала фишки по своим карточкам, Тамара доставала из мешочка
бочонки с номерами. Волосы мамы были причесаны как-то необычно, Зинаида раньше
таких причесок не носила. На плечах матери новая шаль, которую папа подарил ей
на 8 Марта, на столе чайник, чашки и блюдо с домашним печеньем, пахнет выпечкой
и почему-то мамиными духами. Так обычно пахло в доме, когда мама собиралась на
работу и прыскала на себя из красивого пузатого флакона с сине-золотой
этикеткой, но ведь сегодня воскресенье, и уже поздний вечер, даже ночь, куда же
она собиралась в такое время? Однако больше всего Любу поразил тот факт, что
Тамара играет в лото. Тамара – и лото? Этого не может быть, потому что не может
быть никогда! Тамара ненавидела любые настольные игры, хоть лото, хоть карты,
хоть домино, она признавала только шахматы, и хотя сама не играла, но говорила,
что шахматы развивают интеллект и играть в них очень полезно. Каждый раз, когда
мама, Бабаня и Люба садились играть в лото, Тамара презрительно фыркала и
говорила, что ни один уважающий себя человек не станет тратить время на такую
дребедень и что когда-нибудь она просто-напросто выбросит это лото на помойку,
чтобы в доме не было такого пошлого мещанства. Иногда, правда, она называла
лото и карты мещанской пошлостью, но сути это не меняло.
Зина услышала шаги, подняла голову, вскочила, уронив на пол
несколько карточек вместе с фишками, и бросилась к Анне Серафимовне:
– Ну что? Как там Коля? Вы его видели?
Бабаня, изумленная не меньше Любы, неторопливо села за стол,
расставила чашки, налила всем чаю и рассказала Зине, что там и как. Зинаида слушала,
открыв рот от напряжения, и только когда свекровь дошла до приветов, которые
Николай Дмитриевич передавал домашним, прослезилась и облегченно всхлипнула:
– Ну, слава тебе господи.
– А вы тут как? – осторожно спросила Анна
Серафимовна.
– А мы тут отлично, – отрапортовала Тамара. –
Когда вы уехали, мы с мамой поплакали всласть, знаете, обнялись и поревели
вдвоем, все-таки папу жалко, да и страшно за него было. Потом решили чем-нибудь
заняться, чтобы успокоиться, и помыли маме голову, я ей прическу сделала
красивую, она у нас молодец, хорошо держалась, хотя я видела, что она за папу
ужасно переживает, но виду не показывает. В общем, причесала я ее, правда,
красиво получилось?
– Правда! – восторженно подтвердила Люба, и Бабаня
согласно кивнула, дескать, да, действительно красиво. Тамара начесала матери
волосы и подняла их вверх, так, что они образовали корону, из-за чего лицо
Зинаиды стало изящным и как будто даже благородным. – А дальше что?
– Ну а что дальше? Раз у мамы такая головка чудесная,
надо и все остальное в соответствие привести, а то гармонии не будет, верно?
Вот мы шаль нашли подходящую, духами побрызгались, и получилась у нас не мама
Зина, а просто писаная картина, – закончила Тамара в рифму и сама
улыбнулась невольному каламбуру. – Сели, чайку попили, в лото поиграли,
вас ждали. Мама у нас мастерица по части лото, все время у меня выигрывала.
