И тут произошло чудо, которого до той поры никогда не видели
ни Анна Серафимовна, ни Люба: Зинаида обняла Тамару, поцеловала, прижала к себе
и сказала:
– Хорошая ты у меня девочка выросла, доченька.
Тамара вырвалась и отвернулась, но Люба успела заметить, что
сестра залилась румянцем.
Девочек отправили спать, и Люба с трудом могла дождаться,
когда они с сестрой останутся вдвоем в своей комнате. Вопросы жгли ей язык и
готовы были сорваться раньше времени, но ей все-таки удалось удержаться и
дотерпеть до того момента, когда за ними закрылась дверь.
– Ты что, правда плакала вместе с мамой? –
выпалила Люба.
Тамара насмешливо посмотрела на нее и тряхнула головой.
– Ну прям-таки! Делать мне больше нечего, –
последовал обычный для нее ответ.
– Но ты же сама сказала… – растерялась Люба.
– Ну, сказала. Ты понимаешь, – Тамара повернулась
к ней лицом и опустила руки, которые уже было подняла, чтобы стянуть
платье, – вы уехали, она плакать перестала, молчит, бьется вся, трясется,
посинела, и я испугалась: вдруг с ней что-нибудь случится, припадок
какой-нибудь. Вот я и начала выть.
– Как же это? Я в жизни не слыхала, чтобы ты плакала.
Ты же всегда такая… ну, не знаю… губы сожмешь, глаза злые, дверью хлопнешь и
уйдешь. Неужели ты действительно плакала и выла?
– Ой, Любка, какая ты все-таки… – Тамара ласково
покачала головой. – Ну конечно, я не плакала, и выла только для вида, даже
не выла, а так, подвывала. Важно было, чтобы мать заплакала.
– Почему?
– Да потому, что иначе ее разорвет изнутри, понимаешь?
Она вся трясется, глаза безумные, я хотела ее уложить на диван – она не
ложится, хотела, чтобы она переоделась – она расстегнуться не может. А как
начала плакать – и успокоилась, и все у нее изнутри вышло. Ну, понимаешь
теперь?
– Не очень, – призналась Люба.
Что такое у мамы изнутри вышло? О чем говорит Тамара?
– Все плохое должно из человека выходить. Ужас, страх,
волнение – все должно выйти слезами, ну как гной выходит из раны вместе с
кровью. Вот оно так и вышло из нее.
– Том, ну подожди, – Люба все никак не могла
успокоиться, – что же получается? Мама думала, что ты плачешь, а ты на
самом деле притворялась?
– Конечно, притворялась, – пожала плечами Тамара и
начала раздеваться.
– Разве так можно? Получается, что ты врала, ты маму
обманула?
– Ну и обманула, что такого-то? Я же ее обманула, чтобы
ей легче стало. Мне ее знаешь как жалко было – прямо сердце чуть не
разорвалось.
– Тебе? – Люба опешила. – Тебе было жалко
маму? А я думала, ты ее совсем не любишь.
– Ну здрасьте, – возмутилась Тамара. – Как
это я ее не люблю? С чего ты это взяла?
– Ты ее всегда дурой называешь или психичкой
ненормальной.
– Во-первых, не дурой, а дурищей, – строго
поправила сестренку Тамара, – а во-вторых, это же совершенно разные вещи.
Да, она действительно дурища, необразованная и малограмотная, и психичка
ненормальная, это тоже есть, но она же моя мама, и я ее люблю, и жалею ее. Ну
да, она у нас немножко с придурью, и мысли у нее бывают бредовые, и не знает
она ничего и знать не хочет, но за что же ее не любить-то? Конечно, я ее люблю.
– Том, но ты с ней всегда так ссоришься, она тебя все
время наказывает, ты обижаешься, уходишь, не разговариваешь с ней, и она с
тобой не разговаривает, и ругает тебя. Знаешь, я думала, что и она тебя не
любит.
– Да ну что ты! – рассмеялась Тамара. – То,
из-за чего мы ругаемся, – это неважно! Мы же ругаемся из-за ерунды. Вот
когда она заставляет меня какой-то мутью мещанской заниматься – тогда, конечно,
я встаю на дыбы и говорю, что делать этого не буду. Из-за этого я готова и
поругаться, и поссориться, потому что это все несерьезно. А вот сегодня, когда
нам всем было очень трудно и страшно, мне было важно помочь маме, потому что
рядом с ней больше никого не было, была только я одна, и, кроме меня, помочь
было некому, а помочь нужно было обязательно. Улавливаешь разницу? Я готова
была даже пойти салфетки эти ваши кружевные крахмалить, если бы это помогло ей
успокоиться.
– Получается, когда ты с ней в лото играла, ты тоже
притворялась?
– Ну а то! Неужели ты думаешь, что мне интересно это
мещанское лото? Любаша, пойми же, есть вещи важные, а есть вещи неважные.
Протирать Бабанину коллекцию или отрезать носики у смородины – это не важно и
не нужно, я так считаю. А сделать так, чтобы мама благополучно пережила тяжелую
ситуацию с папой, – вот это мне действительно важно, и ради этого мне не
жалко времени, и я готова была играть с ней во что угодно, хоть в лото, хоть в
домино, хоть в подкидного дурака.
Люба задумалась и присела на краешек Тамариной кровати.
Сестра уже забралась под одеяло и теперь подвинулась, чтобы Любе было удобнее.
В целом то, что говорила Тамара, было понятно, но ее слова порождали у Любы
новые и новые вопросы.
– Том, тогда получается, что для того, что
действительно важно, можно и соврать?
– Конечно, – убежденно ответила Тамара. – И
соврать можно, и притвориться, и отступиться от своих принципов.
– А как ты узнаешь, когда можно отступить, а когда
нельзя? Разве можно сразу определить, что важное, а что – нет? Ради чего можно
наврать, а ради чего нельзя?
Тамара вздохнула, повернулась на бок и взяла Любу за руку.
– У тебя должна быть цель, – она провела кончиком
пальца вдоль Любиной руки от запястья до локтя и в конечной точке нажала
посильнее. – Когда есть цель, то есть путь к этой цели, и все вокруг этого
пути выстраивается. Для того чтобы добиться своей цели, есть вещи главные и
неглавные, важные и неважные. Вот, например, семья: мы с тобой еще
несамостоятельные, живем на иждивении родителей и нуждаемся в них, мы их любим,
они любят нас и делают для нас очень много хорошего, так что сейчас наша семья
– это важное, понимаешь? Мама с папой и Бабаня для нас сейчас самые главные
люди на свете, и для нас с тобой важно, чтобы им было хорошо.
– Не знаю, Том, что-то мне непонятно, – с
сомнением произнесла Люба, забираясь на кровать Тамары с ногами, – вот ты
говоришь, что Бабаня для тебя важна, а все равно ты ведь ей не помогаешь и не
слушаешься ее. И папу ты не слушаешься, он запрещал тебе ездить смотреть
фестиваль, а ты все равно ездила, только тайком. Как же получается, что Бабаня
для тебя важная, а ты не делаешь то, что она велит?
– Да это же совершенно разные вещи! – Тамара даже
голос повысила, раздраженная бестолковостью младшей сестры. – Считать
человека важным для себя – это значит стремиться сделать так, чтобы ему было
хорошо, а вовсе не стараться выполнить все, что он велит. Уловила? Бабаня
заставляет нас делать то, что считается важным по ее правилам, а у меня правила
другие, и по моим правилам важны совсем другие вещи. Каждый человек должен
определить для себя правила своей жизни: что для него честно, что нечестно, что
хорошо, а что плохо. Вот есть, например, воры, и для них украсть кошелек – это
правильно, у них такое правило, и они друг друга за это не презирают, они не
перестают друг с другом общаться из-за этого. У них так принято. А у другого
человека – другие правила, как у нашего папы, например.
