– Как ты думаешь, если я захочу учиться на бухгалтера,
мне папа разрешит?
– Опять двадцать пять! – с досадой сказала
Тамара. – Да при чем тут папа-то? Ты выберешь себе профессию по душе – и
все! И тебя не должно интересовать, что скажет папа. Вот ты помнишь, какой был
скандал, когда я сказала, что хочу быть парикмахером? Как папа орал, а мама
плакала? Как он потом со мной два месяца не разговаривал? И что? Я все равно
буду тем, кем хочу стать, и папа тут совершенно ни при чем. И вообще, еще
неизвестно, что он скажет, а ты уже заранее боишься. Ты попробуй хоть раз
озвучить свое мнение, свое желание, а не загадывай, кому что понравится.
– Да я боюсь как-то, – уныло призналась
Люба. – Не хочу, чтобы он ругался.
– Почему он обязательно должен ругаться? Разве стыдно
быть бухгалтером?
– А все девчонки хотят стать актрисами, геологами, или
Братскую ГЭС строить, или инженерами по космосу работать, ракеты проектировать,
в общем, всякое такое героическое…
– И какая тебе разница, что хотят эти твои девчонки?
– Надо мной будут смеяться.
– Кто будет смеяться?
– Да все! Представляешь, я прихожу в школу, а на меня
все пальцем показывают и смеются, что, мол, все хотят героических профессий, а
Люба Головина хочет быть бухгалтером. Стыд и позор.
– Не выдумывай. Никакого стыда и позора. Есть
единственный путь – твой собственный, и тебе нужно им идти. Все хотят быть
геологами или артистками, а Люба Головина будет экономистом, вот так! И вот тут
начнет проявляться твоя личность. Про тебя будут говорить: «Вот идет Люба
Головина, которая хочет стать экономистом», а не просто «симпатичная Люба с
косой». Улавливаешь разницу?
– Кажется…
– Ну все, Любаша, – Тамара повернулась на другой
бок и вытянула ноги, – выключай свет и давай спать, а то уже вставать
скоро, мы с тобой полночи проговорили. Хорошо еще, что нас Бабаня не застукала,
а то нагорело бы нам по первое число.
Люба послушно улеглась в свою кровать, натянула одеяло до
подбородка и попыталась заснуть, но заснуть никак не получалось, в ушах стоял
голос сестры, которая говорила ей такие сложные и непривычные вещи, в которые
верилось с трудом. И откуда она берет такие мысли? И дело не в том, что она
старше, ведь и Родик, и Андрей Бегорский, и Аэлла – ровесники Тамары, но они
таких вещей не говорят. Люба вспомнила, с каким азартом Тамара говорила о том,
как сделает всех женщин королевами, и как вдруг засветилось ее вмиг ставшее
одухотворенным лицо. Точно такой же азарт был в глазах у отца, когда он, лежа
на больничной койке, говорил: «Как мы с дядей Петей их сделали! Нас двое, и
один пистолет на двоих, а их трое, и все с ружьями. Я горжусь тем, что мы
сегодня сделали, даже больше, чем своими военными медалями». И такая в его
голосе была удовлетворенность от хорошо сделанной работы! Люба вдруг
представила себе, как Тамара будет делать женщин счастливыми и они будут
уходить от нее стройными шеренгами Любовей Орловых, Марин Ладыниных, Валентин
Серовых и Татьян Окуневских, а у них за спиной будет стоять Тамара, щелкая
ножницами.
Люба не выдержала и тихонько засмеялась своему забавному
видению.
– Ты чего? – недовольно прошептала Тамара. –
Почему до сих пор не спишь?
– Том, я хотела спросить, можно?
Тамара зевнула.
– Ну валяй, только быстро.
– Откуда ты такие мысли взяла? Неужели сама додумалась?
Или в книжках прочитала?
– И в книжках тоже прочитала… ну ладно, раз уж у нас с
тобой вышел сегодня такой разговор, я тебе тоже открою один секрет. Только
обещай, что никому не скажешь.
Люба села на кровати, спустила ноги на пол и стала
напряженно всматриваться в ту сторону, где стояла кровать сестры. В комнате
было совсем темно, но девочке казалось, что если она будет смотреть в сторону
Тамары, то обязательно поймет что-то очень важное.
– Да ты что, Тома?! Я никому, честное слово!
– У меня в Москве есть друг, очень умный, который меня
всему этому научил.
– Ой, Тома, – Люба прижала ладони ко рту, словно
пыталась удержать внутри себя какие-то слова, – у тебя мальчик есть, да?
Ты с ним встречаешься? Тайком, да?
– Я же сказала: это друг. А никакой не мальчик.
– Он что, старый? – испугалась Люба.
Сколько раз она видела в кино истории про то, как
молоденькие девушки влюблялись в мужчин старше себя, и эти мужчины всегда
оказывались женатыми, и ничего хорошего из этих историй не получалось. Неужели
с Тамарой произошло то же самое? Какой ужас!
– Старый, – подтвердила Тамара ее самые худшие
предположения, – даже старше Бабани, ему, наверное, лет семьдесят пять, а
то и больше.
– И что, ты собираешься за него замуж? – дрожащим
шепотом спросила Люба.
– Ой, дурища ты, дурища, – засмеялась
Тамара, – у тебя одно на уме. Его зовут Михал Михалыч, он работает в
библиотеке, на выдаче, и мы с ним дружим. Я ему немножко помогаю по хозяйству,
раз в неделю прихожу к нему домой убираться, а то он старенький уже совсем,
плохо видит, и вообще… А он меня уму-разуму учит и хорошие книжки дает читать.
Уловила? Только смотри, Любка, если проболтаешься – поссорюсь с тобой на всю
жизнь.
– Чем хочешь поклянусь, – искренне пообещала Люба.
– Ладно, тогда давай спать.
* * *
– Ну ты даешь! – восхитился Камень. – Как у
тебя терпения хватило весь разговор прослушать? С твоей-то непоседливостью…
– Да я понял, что тут каждое слово важно. Сначала я,
конечно, хотел слинять, когда у них этот ночной девичник начался, ну что,
думаю, эти две соплюшки интересного могут на ночь глядя сказать? И что-то
засиделся, задумался, а потом прислушался – батюшки мои! Прям натурально
семинар не то по психологии, не то по философии, не то еще по какой мудреной
науке. Тут уж я начал каждое слово ловить и запоминать, чтобы тебе, неблагодарному
старому пню, пересказать. Ну что, молодец я?
– Молодец, ничего не скажешь, – согласился
Камень. – А что там с Михал Михалычем? Что за фрукт?
– А я знал, я знал, что ты спросишь! – радостно
закаркал Ворон. – И все вызнал, все разведал. Рассказывать?
– Валяй. – Камень чуть-чуть поерзал на месте,
нашел удобное положение, при котором больной сустав не так ныл, и приготовился
слушать.
Михаил Михайлович Бобневич родился в семье этнографа и
исследователя, специалиста по странам Востока. Отец с самого раннего детства,
которое пришлось на 80—90-е годы девятнадцатого века, возил жену и сына с собой
во все экспедиции по Китаю и Японии, где изучал философию, нравы, обычаи и быт.
Поэтому маленький мальчик Миша, проявивший недюжинные способности, хорошо знал
не только языки, но и культуру и философию этих стран. Он сохранил личные
отношения со многими людьми, с которыми там познакомился, продолжал после
революции поддерживать с ними научные и личные связи, переписывался и вполне
успешно занимался этнографией, пойдя по стопам отца. За эти самые связи он и
был в 30-е годы репрессирован по обвинению в шпионаже в пользу Японии, отсидел
12 лет, потерял семью и на свободе оказался немолодым, очень больным, одиноким
человеком. Единственное место, куда он смог после освобождения устроиться на
работу, была одна из московских детских библиотек.
