– Чего тебе обидно? – недоуменно спросил Ворон,
изрядно притомившийся от длинного и подробного пересказа и мечтающий о
чем-нибудь жирненьком для смазки горловых связок.
– Да то и обидно, что Тамаре-то эти учителя не больно и
нужны, у нее свои мозги отлично работают, и от природы она не склонна доверять
общепринятым суждениям, любит до всего своим умом доходить. Она и так не
пропадет. А вот Любаше мудрые наставники очень пригодились бы. Жаль, ей-крест.
И почему всегда так: кому не очень нужно – тот обязательно получает, а кому
действительно надо – тому не достается.
– Деньги к деньгам, – многозначительно изрек
Ворон. – Так, кажется, у людей принято говорить? Между прочим, я там еще
одну интересную вещь высмотрел, но, если ты меня немедленно не отпустишь
питаться, я тебе не расскажу.
– Расскажи – и лети за питанием.
– Нет, – заупрямился Ворон, – у меня в горле
першит, и клюв пересох. Я тебе что, бесплатное радио – часами вещать без
подзаправки? Хотя что я говорю, ты ж радио в глаза не видел. Короче, нет
питания – нет рассказа, вот тебе мое последнее слово.
Ворон обожал всяческие ультиматумы, они делали его сильнее и
могущественнее в собственных глазах.
– Хорошо, – вздохнул Камень, – лети, набивай
свою ненасытную утробу. А я потерплю, что мне еще остается? Я старый больной
Камень, никому не нужный, всеми брошенный, всеми забытый, и помыкают мной все,
кому не лень, пользуются моей беспомощностью и покладистостью. Лети, лети,
оставляй меня одного в тоске и печали, давай, лети, эгоист несчастный.
Это был проверенный способ увильнуть от ультиматума и
пробудить в Вороне жалость и чувство вины. Требуемый эффект был достигнут –
Ворон смутился и стушевался.
– Да я быстренько, перехвачу чего-нибудь на лету – и
сразу назад, ладно? Ты и соскучиться не успеешь, как я вернусь. Хорошо?
Он слетел с ветки, приземлился рядом с Камнем и просительно
заглянул ему в глаза, словно прощение вымаливал.
– Ладно, – пробурчал Камень, ужасно довольный тем,
что снова удалось одержать верх над старческими капризами друга.
Стоило Ворону отлететь метров на сто, как рядом послышалось
знакомое шипение:
– А я знаю, что он тебе хочет рассказать.
– Змей, дружище! – обрадовался Камень. – Я уж
боялся, что ты наши края покинул.
– Не покинул пока, как видишь. Что-то мне неможется в
последнее время, хворь какая-то одолела, что ли? Так я тут лежу под гнилым
дубом и слушаю байки нашего крылатого вестника с полей и огородов. Слух у меня,
слава богу, отличный, так что лежу я достаточно далеко, чтобы он меня не учуял.
А когда хвороба отпускает маленько, я уж ползу за дополнениями и уточнениями.
Ну что, рассказать тебе, какой секрет наш Штирлиц припас?
– Штирлиц? Это кто ж такой будет?
– Кино такое было про шпионов, Штирлиц – советский
разведчик, работал в тылу у немцев во время Второй мировой войны. Я однажды
куда-то в семидесятые годы в СССР залез, не помню уж, чего мне там было надо, а
вся страна по телевизору про Штирлица смотрит. Ну и я посмотрел, целых пять
серий, на большее у меня терпения не хватило, ты же знаешь, я не любитель
сериалов, не то что этот твой добытчик информации, он-то как попадет
куда-нибудь, где сериал показывают, так его за хвост не оттянешь, так и будет
торчать на ветке или на подоконнике, пока все сто пятьдесят серий до конца не
досмотрит. А потом к тебе возвращается и пересказывает, дурень лапчатый. В
настоящей жизни столько всего интересного можно увидеть – а он кино смотрит,
балбесина пернатая. Ну так я не понял, рассказывать или нет?
– Ну конечно, рассказывай, только быстрее, не тяни, а
то Ворон вот-вот вернется. Тебя учует – скандалить начнет.
– Так вот, – торжественно прошептал Змей, –
черная старуха в самом деле существует.
– Какая черная старуха?
– Да ты забыл, что ли? Черная старуха, про которую
ребята у костра любят рассказывать, ну, которая в лесу за маленькими мальчиками
гоняется. Аэлла-то всех пугает, особенно малышей, а Андрей Бегорский только
смеется и говорит, что черная старуха – это нелепая детская страшилка и никакой
такой старухи в лесу и в помине нет. А она есть! Вот.
– Да ты что! – изумился Камень. – Как же так?
Не может быть. Ты меня разыгрываешь, что ли?
– Да чтоб я пропал! Век лягушек не видать, жабой
буду, – побожился Змей. – Натуральная старуха, вся в черном,
страшная. Ну, дети, конечно, кое-чего поднаврали, волосы у нее никакие не
черные, а совершенно седые, но она всегда в черном платке ходит, поэтому если
издалека смотреть, то можно и напутать. И ногти у нее не черные вовсе, а просто
грязные, с траурной каемкой. Ну и в горло она, само собой, никому не
вцеплялась. А вот то, что по лесу шастала и за мальчиками бегала, – это
святая правда.
– Да не тяни ты!
– Поздно, – едва слышно произнес Змей, приподнимая
голову повыше, – летит твой ревнивый надсмотрщик. Ладно, пусть сам
рассказывает, а я издалека послушаю, ежели он чего забудет или переврет, я тебе
потом сообщу. Пока, друг мой сердечный.
Камень быстро закрыл глаза и притворился спящим.
– Ну, правда же, я быстро? – затараторил Ворон,
усаживаясь Камню на макушку. – Я же обещал, что ты соскучиться не успеешь.
Теперь слушай: Николай Дмитриевич Головин поправлялся быстро, Люба с Родиком
его часто навещали, почти каждый день ездили в райцентр на электричке, и вот
однажды папаша говорит, что, мол, ты, Родик, мне дочку спас и показал себя
настоящим героем, поэтому ты имеешь право знать, каких таких бандитов мы с
твоей помощью задержали. Конечно, рассказывать об этом не положено, но тебе я
расскажу, потому как ты есть настоящий комсомолец, и Любаше тоже расскажу,
потому что вы близкие друзья и у вас не должно быть друг от друга секретов.
Только вы двое будете знать, и больше чтобы никому ни слова, особенно вашим
друзьям. Я вам доверяю, надеюсь, что вы умеете держать язык за зубами, а если
вы мое доверие обманете, то я вас уважать не буду.
Рассказ Ворона никакого отношения к жизни главных героев
истории не имел, но был, по мнению Камня, весьма любопытен в качестве жизненной
зарисовки.
В деревне, расположенной примерно в 10 километрах от дачного
поселка, жила до войны семья: местный совхозный ветеринар Подрезков с матерью,
молодой женой Верочкой и маленьким ребенком лет трех-четырех. Перед самой
войной, в начале июня 1941 года, этот Подрезков в составе группы
специалистов-животноводов – ветеринаров и зоотехников – был отправлен в
Западную Украину, где после подписания пакта Молотова – Риббентропа происходило
разделение Польши на польскую и советскую части. В советской части началось
раскулачивание и массовое строительство колхозов, и нужны были идеологически
подкованные специалисты для оценки состояния поголовья скота. Когда начались
бомбежки, погибли все, кто приехал вместе с Подрезковым, он один уцелел. Ему
было очень страшно, и, поскольку бомбежки были массированные и интенсивные, у
него, как довольно у многих, сложилось впечатление, что эта война ненадолго,
она скоро закончится, причем отнюдь не нашей победой, и мысль у нашего
ветеринара была только одна: любой ценой как можно скорее добраться домой. Он
боялся, что не успеет до окончания войны оказаться вместе со своей семьей, и
кто знает, как потом сложится, смогут ли они найти друг друга и соединиться.
