Когда пришла Тамара, которую посылали на рынок за
продуктами, Люба уже чуть не плакала от боли – оказалось, что туфли еще и
натирают ей пятки. Тамара несколько секунд смотрела на сестру безумными
глазами, потом схватила ее за руку и вытащила в длинный коридор, заставленный
велосипедами, вешалками и тумбочками.
– Ты что, обалдела? – прошипела она. – Ты что
на себя напялила?
– Это не я, это мама, – стала оправдываться
Люба. – Я хотела свою любимую юбку из «шотландки» надеть с белой
кофточкой, а она не разрешила, и еще туфли на шпильках заставляет носить, а я
не могу, у меня ноги болят, они трут очень…
– Любка, тебе семнадцать лет, а ты вырядилась, как
замужняя дама. У тебя глаза вообще есть? Ты чем смотришь? Платье кремовое,
туфли серые – ну куда это годится? А брошка эта чудовищная? Это же писк, только
не моды, а мещанства! Она здесь ни к селу ни к городу, молодые девушки не носят
броши, это не гармонично. Ну ладно маманя, она у нас с тобой дурища, каких
поискать, но ты-то, ты-то? Ты зачем соглашаешься себя уродовать? Или, может,
тебе нравится?
– Да нет, мне не нравится, но мама велит.
– Вот учу я тебя, учу – толку никакого! – с
досадой воскликнула Тамара. – Да наплюй ты на то, что она велит, в
конце-то концов! Мамане уже за сорок, она и одевается, как солидная
сорокалетняя дама, у нее все тряпки под этот возраст, а ты на себя напяливаешь.
Куда тебе все это? Ты на себя посмотри, у тебя коса ниже пояса, а длинная коса
– это признак юности, вот и одевайся соответственно своей прическе. А если
хочешь выглядеть старше – давай я тебя постригу, тогда, может, и маманино
тряпье сойдет.
Выглядеть старше Люба, конечно, хотела, и расстаться с косой
мечтала уже давно, ведь это ж сколько хлопот с такими длинными густыми
волосами! Да их мыть замучаешься! Но родители и Бабаня даже слышать об этом не
хотели, а пойти против их воли Люба не смела. Она уже собралась было в
очередной раз пожаловаться на это сестре, как вдруг зазвонил висящий на стене
коридора телефон. Люба схватила трубку и услышала голос Родика, который звучал
как-то странно:
– Это ты? Я не знаю, что мне делать…
– Что случилось?! – переполошилась Люба.
– Мама ушла в магазин, а папа… я не знаю… кажется, он
умер…
– Что?! – ахнула Люба.
– Я вошел к нему в кабинет, а он лежит головой на столе
и не дышит… Я его зову, зову, а он не откликается… Может, надо «Скорую»
вызвать?
– Ну конечно, надо! Конечно! Звони быстрей в «Скорую»,
а я сейчас приеду! Только ничего не бойся, все будет хорошо, слышишь? –
закричала она в трубку.
Забежав в комнату, Люба схватила сумочку, скинула
ненавистные туфли, сунула ноги в свои старенькие разношенные туфельки, накинула
пальто и помчалась к автобусной остановке. В доме рядом с остановкой кто-то
настежь распахнул окно, и на улицу вырвался жизнерадостный голос:
– Говорит радиостанция «Юность»!
Как там Родик? Ему, наверное, очень страшно, может быть, его
опять тошнит, а сейчас приедут врачи из «Скорой» и увидят, какой он бледный и
весь в испарине, и он будет стесняться и переживать…
– Композитор Аркадий Островский, стихи поэта Льва
Ошанина, «А у нас во дворе», исполняет Иосиф Кобзон.
А у нас во дворе
Есть девчонка одна…
Неужели кому-то может быть интересно про «одну девчонку»,
когда у Родика беда? Ну где же этот автобус! Родик там совсем один, даже если
Клара Степановна сейчас вернется из магазина, она ему ничем не поможет, потому
что тоже испугается и впадет в панику, а если Родика начнет рвать, то она
испугается еще больше.
Есть дружок у меня,
Он мне с детства знаком…
Певец продолжал задушевным голосом петь про девчонку,
которой он смотрит вслед и в которой «ничего нет», и Люба подумала о том, что в
ней ведь тоже ничего нет, и раньше она всегда об этом думала и из-за этого
расстраивалась, а вот выходит, если послушать песню, что и таким девчонкам
смотрят вслед и глаз отвести не могут.
И еще она совсем некстати подумала, что, если бы у нее был
модный плащ-болонья, как вон у той девушки, которая переходит дорогу, ей не
пришлось бы париться сейчас в тяжелом драповом демисезонном пальто. Октябрь
стоял теплый, и Люба, промчавшись бегом от дома до остановки, взмокла в мамином
платье из плотной ткани и в этом старом пальто, которому сто лет в обед.
Наконец пришел автобус, но от остановки до остановки он
тащился так медленно, что Любе впору было выскакивать и бежать впереди него.
Через четыре остановки она вышла и села на метро и уже через двадцать минут
звонила в дверь Романовым. Впрочем, она могла бы и не звонить – дверь была не
заперта.
Открыл ей Родик, лицо серое, губы дрожат.
– Папу увезли, – только и сказал он.
– Как быстро! – удивилась Люба. – А я еще
удивилась, что возле подъезда кареты «Скорой» нет, думала, они еще не
приезжали. В какую больницу его увезли?
– Его в морг увезли, – выдавил Родик. –
Хорошо, что ты приехала, мне с тобой легче. Мама там, – он махнул рукой в
сторону гостиной, – плачет. Я не знаю, что делать.
Люба в первый момент оцепенела, но быстро взяла себя в руки,
едва услышав «я не знаю, что делать». Конечно, у людей такое горе, такое
большое внезапное горе, совершенно естественно, что они растерялись и не знают,
что делать, потому она, Люба, здесь и находится, чтобы прийти на помощь,
успокоить, утешить, сделать все, что нужно. Она постаралась вспомнить все, что
рассказывала Тамара о смерти Михаила Михайловича.
– Справку о смерти вам выписали? – деловито
спросила она.
– Да… кажется… они какую-то бумажку написали, но я не
смотрел…
Люба решительно взяла Родика за руку и повела в комнату.
Надо обязательно что-нибудь говорить и заставить его что-нибудь делать, чтобы
вывести из шока, этому ее еще Бабаня учила, давно-давно.
В комнате на диване сидела Клара Степановна и смотрела перед
собой ничего не видящим взглядом. Люба остановилась в замешательстве, ей очень
хотелось подойти к женщине, обнять, поцеловать, посочувствовать, сказать что-нибудь
ласковое и утешительное, но Бабаня говорила, что делать этого ни в коем случае
нельзя, что нельзя, нельзя позволять человеку сосредоточиваться на своем горе,
надо тормошить его, отвлекать и заставлять жить дальше. И еще Любе хотелось
обнять Родика, и чтобы он заплакал у нее на плече, но раз нельзя – значит,
нельзя.
– Клара Степановна, вам дали справку о смерти? –
спросила она, словно не видя, в каком состоянии мать Родика.
– Справку… да, там лежит… – безразличным голосом
произнесла Клара.
Люба нашла документ, аккуратно сложила пополам и сунула в
свою сумку.
– Значит, так. Мы с Родиком завтра пойдем в ЗАГС,
получим свидетельство о смерти, и тогда уже, когда свидетельство будет на
руках, поедем в бюро ритуальных услуг договариваться насчет похорон.
